Михаил Болотовский. Игорная проповедь

Посвящается моему горячо любимому псу Майку – он единственный, кто не осудит своего безумного хозяина за эту книгу

СОДЕРЖАНИЕ

Глава первая. Ловлю майн кайф! Бутерброд с игрой. Чертово колесо фортуны. Рулетка с капустой. Бубновые русские. Слухи о моей смете сильно преувеличены. Отступление первое: на правах антирекламы.

Глава вторая. Пятьсот пятьдесят пять роз. Любовь втроем – не вздохи на скамейке. Поведение в постели – неудовлетворительное. Ку-клукс-клака. Хлопотная работа. Искусство требовало жертв, и вскоре они заполнили зал. Одни срывают аплодисменты, другие – спектакли. Как выкурили приму. Парня полюбил я на свою беду. Не страшно потерять ориентацию, если она нетрадиционная. Жерар в костюме Адама. Роман с Виктюком. Цветочек зла. Свято место без бюста не бывает. Марию Ивановну не хочу! Мы за сценой не постоим! Смотрит в книгу – видит Грига. Пьес тудей. Исход семитов не всегда летальный. Апофигей с хорошим концом. Отступление второе: брак по расчету на любовь.

Глава третья. Похождения носа. С таким лицом не страшно на разборку! Я никого не ем! Бзик хайль. Любите ли вы Петербург, как я его ненавижу? Город-антигерой. Фасадомазохизм. Неживая природа. Чисто культурная столица. Удача повернется к нам фортуной. Кто не платит, тому заказывают музыку. Отступление третье: Трахтенберг из Трахтенбурга.

Глава четвертая. Звезда пленительна отчасти. Пьянству – boy. В КГБ попадали лучшие – и многие навсегда. Формула любви-1. Герой-любовник нашего времени. Двадцать три максимум. «Победа» будет за ними, а «Мерседес» – за нами. Подмосковные шулера. Вошел в роль и не вернулся. Ключи от «Шпильхауз», где деньги лежат. Командовать в парадной буду я. Без палитры не разберешься. Голая художественная правда. Перед таким плейбоем устоять невозможно – лучше сразу убежать. Брачный антракт. Обнаженная махом. Рога в изобилии.

Суета с у.е. Приглашение на бизнес-линч. Завклубом миллионеров. Что-то с памятником моим стало. Алисоманна небесная. Новая русская бизнесментальность. Маленький мальчик в пустыню пошел. Кто там в спасательном жилете? Даже Берия не нашел Либерию. Сама пулю я садила.

Чтобы попасть в классику, надо хорошо прицелиться. Не оскудеет рука сдающего. Отступление четвертое: асс Пушкин

Глава пятая. Из всех искусств для нас важнейшим является казино. Самый надежный банк – тот, который вы сорвали. А куша хочется всегда! Метафизика твердого тела. Отступление пятое: преступление без наказания.

Глава шестая. Доктор сверхъестественных наук. 17 тысяч фунтов лиха. Почему люди не летают, как Геллер? Ломает в час по чайной ложке. Беспредел возможностей. Нефтяной магнит. Свой среди чужих мыслей. Пара по психологии. И гости сыты и овцы целы. Забил стрелку на Биг Бене.

Черные силы нас злобно гнетут. По закону всемирного тяготения к деньгам. Всего одна победа!

Отступление шестое: средства уведут знатоки

Глава седьмая. Повесть о настоящем сверхчеловеке. Хороший хирург даже правду режет в глаза. Счастье есть. Хотя бы один раз в день. Больной нуждается в уходе – от врача. Высшая школа выживания. Человек-бренд – это звучит гордо. ДОКАментальная история. Триумфальная марка. Недостатки – продолжение его достатка. Искупай грехи в проруби. Не приходя в подсознание. Жди меня – и я женюсь. Если ты такой честный – почему ты такой богатый? Отступление седьмое: правила хорошего притона

Глава восьмая. Все дороги ведут в экстрим. Никто ко мне не ходит на могилу. Каменные гости. Пропасть удовольствия. Встреча с кокаином. Тени под глазами исчезают в полдень. Отступление восьмое: Русо авантюристо, облико аморале

Глава девятая. До встречи в Кидай-городе! Нал, безнал и криминал. Не пей, красавица, при мне. Шашки наголо. Моисейте разумное. Чеши сюда! Одна труба хорошо – две лучше. Циники и ценники. Луна за грош. А министр-то голый. Держись за воздух! Отступление девятое: для многоженства надо много мужества

Глава десятая. Это не есть хорошо, это хорошо пить. Мерси кабаку! Инвестерн по-китайски. Вечер ломбардовской песни. Ушу прекрасные порывы. Тяжела ты, шапка монаха! Казино ставит на шулера. Таможня берет добро. Уноси готовенькое. Не зашибись! Когда нечего терять – приобретайте! Хорошего у человека должно быть много. Уходя, укради. Барон де Сад. Благотворительный падеж. Зачем вы, дедушки, красивых любите? Своя монашка ближе к телу. Посудный день. На хутор бабочек ловить. Прощание с матерым. Ставка больше не в жизнь. Папа Монте-Карло. Страстная старость.

Место под солнцем пусто не бывает. Коварно-денежные отношения. Отступление десятое: гусарская баланда

Глава одиннадцатая. Миллионер и инопланетяне. Плох тот писатель, который не сочиняет.

Есть палеоконтакт! В голове космос, кругом – хаос. Не делайте из религии культа. Если факты против – они об этом еще пожалеют. Новости с абсурдопереводом. Роскошь нечеловеческого общения. Тур де транс. Заграница нам поможет. Авто портрет. Моджахед энд шолдерс. Основной закон джунглей. Статуя несвободы. Порок в своем отечестве. А куша хочется всегда. Отступление одиннадцатое: Принцесса огорошена

Глава двенадцатая. Поэтическая программа-максимум. Являться Муза под конвоем стала мне.

В СССР даже Пегас был идейно подкован. Песня арфиста, понимаешь! Путин не любит боевики, а они его. Прогулки с частушками. Кормчий наш. Саддамо-мазохизм. Еще один кремлевский мечтатель. Мы не рабы, мы гораздо хуже. Поэзия должна быть глуповата – но не до такой же степени! С Пушкиным на дружеской ноге. Дело труба. Белый стих, черная рифма. Поэт и гражданин, пройдемте в Думу!

Матросская тишина-то какая! Что такое Осенев? Это псевдо. Поэт и толпа депутатов. Союз правых слабостей. И танки наши быстры. Незнание законов поэзии не освобождает от ответственности. Семь нот протеста. Финансы и романсы. Отступление двенадцатое: мастер рулетки и Маргарита

Глава тринадцатая. Цыганки при дворе короля Артура. Крепче за баранку держись, барон! Поэма Пушкина «Новые цыгане». Табор уходит в бизнес. Презумпция невинности. Чавэлы, вы великолепны! И слово было убого. Отступление тринадцатое: беспределу время, потехе час

Глава четырнадцатая. О роли наличности в этой истории. Денежные мешки под глазами. Не лезь в Бутырку! Отстань, кооперативный! Он сказал: «Наехали». Процесс пошел по Кафке. Оживем-увидим. Арбат арбайтер, или зарплата за страх.

Мордобой-friend. Враги сожгли родную МХАТу. Рыбы любви. Одежды юношей питают.

Отступление четырнадцатое: амораль сей басни такова

Глава пятнадцатая. Блэк-Джек Потрошитель. Hotel как лучше. Принципиальный принц. Чемоданы приглашают кавалеров. Мистер Зеро. Больше не Будду! Отступление пятнадцатое: если судить по доходам – можно судить

Глава шестнадцатая. Бес названия. Наши дети будут жить лучше ваших. Их пол – это не их потолок. За словом в Коран не полезет. Английское злокачественное образование. Отступление шестнадцатое: нет веры крепче, чем вера в игральные автоматы

Глава семнадцатая. От судьбы не уйдешь, но можно убежать. Агент смывается малой кровью.

Бойцы ненавидимого фронта. Дезинформация к размышлению. Он был исключительно предан.

Английский язык – находка для шпиона. На евреях чекисты выезжали в Израиль. Отставка больше, чем жизнь. Где разводят разведчиков? «Мне крышка!» – подумал Штирлиц – и положил ее в карман. Если деньги не радуют, значит, они не ваши. Отступление семнадцатое: Отморозко, сказка для взрослых

Глава восемнадцатая.

Халяв story. Джек Пот, друг индейца. Роскошь человеческого общения: два часа – две тысячи долларов. Фишки от Фишмана. Мужчина в белом. Кашу в голове маслом не испортишь. Страшная ссуда. Отступление восемнадцатое: Вяземский

Глава девятнадцатая. Гулливер среди лилипутиных. Культ без личности. Стойкий сексуальный солдатик. Презумпция невинности. Полтинник не разменяете? Лесть имею! Навязчивая гражданская идея. Святой и угодники. Наеду я на Родину. Ума палата номер шесть. Отступление девятнадцатое: скопцы и дети

Глава двадцатая. Жизнь как роман, написанный опытным графоманом. Разрешите войти в историю! Вечный проигрыватель. Одна голова хорошо, а с туловищем лучше. Игорная проповедь. Отступление двадцатое: несчастье не в деньгах, а в их количестве. Волшебник изумрудного города.

Иногда я понимал, что болен. Причем болен, скорее всего, абсолютно безнадежно. Шансы на выздоровление равны нулю. Точнее – зеро. Но каждый божий (точнее – безбожный) день, отработав невыносимо-обязательные рабочие часы, хватал все деньги и мчался на ночь в казино….

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Ловлю майн кайф!

Первый раз в казино я попал по весьма приятному поводу. В питерском «Конти» вручали профессиональную журналистскую премию «Золотое перо». Невероятным образом я не только очутился в списке лауреатов, но и неожиданно победил в номинации «Лучший дебют года». Конечно, все главные номинации были заранее поделены среди местных акул пера и топора, но вот с молодежью у них неожиданно случилась проблема – и мне повезло.

Под жидкие аплодисменты коллег я получил несуразно огромный диплом, золотую с бриллиантом булавку от Ананова, и клубную карту казино, по которой мне полагался на всю оставшуюся жизнь свободный вход, халявный фуршет (экзотические фрукты и национальные напитки), плюс огромный кредит. Деньги за победу, увы, стали давать много позже.

После двухсот грамм водки и трех бокалов шампанского я ощутил себя как минимум лауреатом Пулитцеровской премии и решился спуститься из зала, где происходило действо, в само казино. Это был мужественный и рискованный поступок: тогда казино в городе только появлялись, и в газетах печатались страшные истории о гнездах разврата, в которых каждую ночь случаются перестрелки, и регулярно собирается на стрелки местная и московская братва.

– И что надо делать? – деловито обратился лучший журналист всех времен и народов к откровенно скучавшему дилеру. Тот объяснил. Я гордо бросил на стол пятьдесят долларов – месячную зарплату корреспондента детской газеты. Мне выдали один жетон.

– Куда ставить?

– Да куда хотите!

Дилер явно забавлялся, но я был пьян и этого в упор не замечал. Бросил жетон в середину стола.

Рулетка закрутилась.

«Номер двадцать» – торжественно объявил дилер. Мои жалкие пятьдесят долларов в одно мгновение умножились на тридцать пять. Такую сумму я держал в руках только в страшном сне.

Вот так лет десять назад я подсел на казино.

Бутерброд с игрой

Не то, чтобы я был одержим жадностью. Но это волшебное превращение одной зарплаты в тридцать пять меня как-то зацепило. Какие-то струны откликнулись и затрепетали. На тысячу долларов я купил в элитном питерском магазине роскошный костюм от Версаче. (Потом знакомый модельер объяснил мне, что этот Версаче сделан в лучшем случае в Стамбуле, а скорее всего в Жмеринке, но это неважно). А на оставшиеся семьсот отправился на следующий день в казино.

Это был триумф! Меня все узнавали – дилеры, менеджеры, охрана. Все широко улыбались. Я понял, что обрел свой второй дом, где мне рады в любое время суток. Моя анановская булавка на супердорогом костюме светилась от счастья.

Симпатичная дилерша, косясь на бриллиант, подробно объяснила мне правила игры. И понеслось…

В тот вечер я остался в маленьком плюсе. И на следующий вечер – тоже… Я начал ходить в казино несколько дней в неделю – но очень скоро ощутил, что меня тянет туда постоянно. Примерно через три месяца я, разумеется, проиграл все свои деньги и уже был готов проститься навсегда со своим вторым домом. Но тут мне улыбнулась удача. Меня призвали в качестве главного редактора глянцевого журнала. Качество печати у этого журнала действительно было отменным, что вполне оправдывало полное отсутствие присутствия всякого содержания. Зато зарплата – две тысячи в месяц! Мог ли я мечтать о таких безумных деньгах долгими студенческими ночами, проведенными в обнимку с Лотманом и Бахтиным!

Положение журнала было абсолютно критическим. За аренду роскошного офиса в начале Невского мы не платили уже три года. Генеральный директор, он же хозяин предприятия, раскатывал по ночам на своей старенькой шестерке, чтобы утром купить немного бумаги для родного издания, а также булочку и кефир себе на завтрак, он же обед. Обещанные две тысячи, само собой, категорически не платили. Бухгалтер, махнув на все рукой, махнула с семьей на ПМЖ в Португалию, прихватив последние скрепки, а также крохи из сейфа, накопленные на покупку все той же дорогостоящей бумаги.

Отработав девять месяцев без денег, я почти забыл о существовании казино. Но тут случилось чудо: деньги внезапно появились! Не думаю, чтобы в этом была такая огромная моя заслуга. Вклад генерального директора, перешедшего на кефир с булочками, был неизмеримо больше. Отоспавшись несколько часов после ночной бомбежки, он ехал выбивать деньги из наивных рекламодателей, объясняя им на пальцах, что журнал с пятидесятитысячным тиражом просто обречен на успех. (Печаталось ли тогда на самом деле три тысячи экземпляров, не знаю до сих пор. Думаю, что навряд ли. ) Но когда-то в молодости директор возглавлял мелкую бандгруппу в Набережных Челнах, откуда он родом, и видимо, с тех пор наработал какие-то навыки убеждения сомневающихся. И вот чудо: реклама пошла, а с ней появились деньги. Разумеется, получив первую зарплату, я тут же отправился в казино – водрузив на себя булавку с костюмом маде ин Жмеринка.

Ура, меня никто не забыл, меня встретили как родного и под белы ручки препроводили к столу!

Чертово колесо фортуны

Конечно, это было чудовищно. Я играл в казино почти каждый день, просаживая свою гигантскую зарплату до последней копеечки. А существовал на пятьдесят долларов, которые мне благородно выплачивала детская газета, где я по-прежнему числился.

Разумеется, бывали дни, когда я оставался в плюсе, и однажды даже за три часа заработал восемь тысяч долларов – фантастическую сумму. Внутренний голос подсказывал мне, что в этот момент надо остановиться, поменять жетоны на деньги и уйти победителем, как Наполеон после Аустерлица. Но мне хотелось довести выигрыш до десяти тысяч – а через несколько часов все мои фишки испарились.

Начались проблемы с алкоголем. На втором этаже «Конти» для владельцев золотых карт каждый вечер накрывался роскошный ужин. Правда, еды там особой не было, зато выпивка присутствовала в невообразимом количестве. Придя в казино, я первым делом принимал сто грамм коньяка, потом еще сто пятьдесят грамм, потом переходил на вино, а к утру, разумеется, снова на коньяк, чтобы были силы держаться на ногах. Таким образом, за ночь получалось что-то вроде семисот грамм. Продув все по обыкновению, я вызывал казиношное такси, которое мне тоже было бесплатно, и по дороге домой затаривался четырьмя бутылками пива. Одна уходила сразу, а остальных должно было хватить, чтобы вынести очередной рабочий день и не заснуть, общаясь с очередным автором.

Все чаще я стал пользоваться своим кредитом, одалживая у казино по пятьсот-тысяче долларов за вечер. А как им не воспользуешься, когда в два часа, когда самая игра только пошла, азарт кипит, глаза горят, руки дрожат, и вдруг остаешься без копейки!

Руководство казино быстро заметило, что я основательно подсел на игру. Тогдашний директор «Конти» Сергей Иванович Базунов, милейший человек, даже пытался в мягкой форме меня образумить, что в его профессиональные обязанности явно не входило. Иногда, пожимая мою трясущуюся руку, он намекал, что я что-то уж очень зачастил в казино. А как, мол, журнал, творчество, и когда вообще ко мне является Муза, если я все время провожу на рулетке. Как-то он деликатно намекнул, что мне пора купить в дополнении к булавке и жмеринскому костюму более-менее приличные ботинки. Дело в том, что единственная пара, счастливым обладателем которой я являлся, была выпущена примерно в 1812 году, и это было видно невооруженным глазом. Но откуда мне взять деньги на новую, если все уходит в пасть рулетки!

На следующий день после этого эпохального совета я остался без денег непривычно рано – не было и десяти вечера. Рванул за кредитом – мне вежливо отказали. Улыбаясь во все зубы, менеджер объяснил, что с кредитом надо подождать несколько дней. Какие несколько дней – мне нужны деньги немедленно!

На мое счастье, в казино появился Базунов. Я рванул к нему.

– Сергей Иванович, я тут проигрался, – заискивающе сказал я. Вы не могли бы… э… купить мою анановскую булавку?

Базунов только вздохнул и повел меня к кассе. За булавку мне выдали целых двести долларов, которые ушли за полчаса.

Рулетка с капустой

Однажды, в день зарплаты, я получил деньги на всех своих сотрудников, плюс гонорарный фонд – итого вышло двенадцать тысяч долларов. Обычно в таких случаях я брал эти деньги, а на следующий день вызывал всех и расплачивался. По дороге домой я решил заглянуть в казино – ну, буквально на минутку, поиграть по маленькой. Время было детское – четыре часа дня. Мне попалась какая-то особо привлекательная девушка-дилер, в которую можно запросто было влюбиться. Разумеется, мы с ней стали перебрасываться разными шутками, и вскоре я уверился, что эта очаровательная девушка сделает все, чтобы мне наконец крупно повезло.

Однако увы. Через несколько часов игры я неожиданно проиграл свои законные две тысячи долларов. Надо было уходить, но тут что-то меня остановило. Честно говоря, до этого я всегда играл только на свои деньги, и даже ни разу не занимал у приятелей, считая это ниже своего достоинства. Но у меня оставалось еще десять тысяч казенных – почему бы не попробовать отыграться?

Симпатичная дилерша давным-давно ушла, уступив место бородатому юноше, потом появилась другая девушка со злым взглядом, а я все стоял и стоял у стола. Мои казенные деньги таяли медленно, но верно. Это был кошмар. К двенадцати ночи у меня осталось шесть тысяч. К двум – четыре. К трем – три. Какая-то сила держала меня у стола, хотя, рассуждая здраво, уйди я в тот момент, это была бы катастрофа – погасить долг сотрудникам мне было нечем, все шло к позорному увольнению и наезду нашей полубандитской охраны. Скорее всего, у меня просто отберут квартиру, – утешал я себя в перерывах между спинами, но где все мы тогда будем жить – я, мама, папа, бабушка и собака?

К пяти часам ночи от двенадцати тысяч у меня осталось пятьсот долларов, и время навсегда остановилось. Как робот-автомат, я ставил и ставил, колесо рулетки крутилось, дилер что-то объявлял, вокруг меня собралось около десятка маленьких говорливых китайцев. Какие китайцы, зачем здесь китайцы, рядом со мной…

И тут произошло чудо: я начал потихоньку выигрывать. По сто, по двести долларов. По триста, по пятьсот. Мои карманы разбухли от стодолларовых фишек. Сколько это продолжалось – бог весть.

И вот наконец я оторвался от стола, на негнущихся ногах пошел в туалет, вытащил свои фишки и стал считать. Руки дрожали, как у алкоголика со стажем.

Можете мне не верить – там было ровно десять тысяч долларов копейка в копейку, все казенные деньги, которые я чуть не проиграл!

Сделав титаническое усилие, я обменял фишки на деньги и вышел из казино. Смеркалось.

Что такое? Я попал сюда в четыре часа. А сейчас – шесть вечера следующего дня.

Я играл в рулетку двадцать шесть часов подряд.

Бубновые русские

Хозяин журнала, он же генеральный директор, совершил невозможное. Видимо, йогурт, пожираемый им в невообразимых количествах, способствовал резкому улучшению умственной деятельности. Он всучил большую часть акций журнала одному солидному издательскому дому, который выпускал в Питере рекламную газету пятисоттысячным тиражом. С владельцем этого большого дома, Глебом, я вскоре познакомился на банкете.

Глеб сразу же произвел на меня колоссальное впечатление. Он пил, почти не закусывая, весь вечер, оприходовав по моим скромным подсчетам куда больше литра крепких напитков. И при этом, заметьте, оставался трезв как стеклышко. Я понял, что нашел родственную душу.

В конце вечера в зале появился Олег Тиньков, будущий пивной магнат. Проходя мимо Глеба, он как-то не очень доброжелательно на него посмотрел. Этого оказалось достаточно для серьезного выяснения отношений. Двухметровый Тиньков, который уже тогда держался королем Датским, очень удивился, что кто-то осмелился резко на него наехать. Впрочем, завершилось все миром, но Глеба я зауважал еще больше.

И наконец, отметив покупку-продажу журнала, мы с Глебом плавно переместились в казино. Как он играл!

Первым делом Глеб затребовал из ресторана огромную глубокую тарелку, куда сложил купленные на пять тысяч баксов стодолларовые фишки. После каждого удачного броска он, демонстрируя прекрасные баскетбольные качества, со звоном метал очередной жетон в тарелку, которая вскоре была заполнена до краев. Тогда он потребовал еще одну тарелку. Вежливые дилеры смотрели на это с нескрываемым ужасом.

Мы с Глебом стали регулярно посещать по ночам казино. Третьим не лишним был его шофер, которого Глеб традиционно сажал по правую руку от себя. Ну, что сейчас будет – красное или черное? – интересовался Глеб у шофера. Красное, – важно отвечал тот. Глеб ставил на красное. И почти всегда выигрывал. А шофер утром получал чаевые, равные его трехмесячной зарплате.

Иногда к нашей дружной компании присоединялся Палыч – университетский друг Глеба, владелец нескольких продовольственных магазинов. Играл он некрупно и неинтересно, зато когда мы отправлялись в ресторан, развлекал нас по полной программе. Палыч, низенький, круглолицый мужчина неопределенного возраста, скорее всего, являлся обыкновенным сексуальным маньяком. Он был женат то ли шесть, то ли семь раз, а за столом говорил исключительно о сексе. В качестве затравки под первые сто грамм он всегда рассказывал замечательную историю об уникальном парижском ресторане, где ему как-то довелось побывать. Над посетителями этого ресторана натянута огромная сетка, на которой занимаются сексом огромные негры с молоденькими девочками. Причем все, так сказать, продукты их бурной деятельности летят в тарелки довольных гостей. Этот безусловный хит повторялся многократно, в самых разных вариациях и с такими подробностями, что у бедного шофера, который тоже участвовал в общей трапезе, отчаянно краснели уши.

Другая замечательная история в исполнении Палыча – о том, как он занимался сексом на небесах. Будучи по своим продуктовым делам в Нью-Йорке, Палыч отыскал уникальный ночной клуб «Mile-Heigt», который предоставляет страждущим возможность любить друг друга на высоте одной мили над землей. Сначала все было как обычно: к Палычу подсела симпатичная девица, они выпили пару коктейлей. После чего такси доставило влюбленных на аэродром (сексодром), где их немедленно загрузили в частный двухмоторный самолет. В салоне имелась гигантских размеров кровать, а также бар и душ. Подружка Палычу попалась очень активная, так что бедный самолетик два часа болтало туда-сюда. Но Палыч все равно остался доволен и надеется посетить прекрасный город Нью-Йорк еще раз…

Также баловал нас Палыч рассказами о своих утренних эротических пробежках. Он жил в суперэлитном месте – на Крестовском острове и каждое лето, после купания в местном пруду, бежал по улице Второй Березовой пару километров в очках от Версаче и костюме от Адама (попросту говоря, обнаженным). А за ним медленно ехал темно-синий джип. Палыч уверял, что медленный бег нагишом – лучший способ знакомства с девушками и что он таким вот образом завел несколько очень интересных романов…

Иногда часа в три-четыре утра количество выпитого Глебом переходило в качество, и тогда он требовал продолжения банкета в каком-нибудь другом месте. Палыч тут оказывался просто незаменим. Однажды он привез нас в ночной клуб, где проходил «Стриптиз домохозяек».

– Профессионалки всем уже надоели, – объяснил Палыч смысл этого мероприятия. – А тут, прикиньте, разные училки, секретарши, менеджерши… Каждая получает по пятьдесят баксов за участие, а победительница – тонну!

Скажу честно, зрелище это было не для слабонервных. Большинство конкурсанток, завербованных прямо на улице, выглядели явно не безупречно. С большим успехом

они могли бы поучаствовать в рекламе – как безвинные жертвы целлюлита и ожирения. Многие дамы были далеко не бальзаковского, а просто антикварного возраста, что, впрочем, правилами не возбранялось. Зато как они старались! Как проникновенно читали детские стихи, как вопили «Мурку», как добросовестно раздевались под вопли интеллектуалов, собравшихся в зале…

В другой раз Палыч затащил нас на корпоративную вечеринку в Лисьем Носу, которую он устроил специально для руководящего мужского состава своих магазинов.

С самого начала пирушки Палыч как-то непривычно суетился и потирал руки, явно предвкушая что-то этакое. На все вопросы мои и Глеба он только подхихикивал, мол, сейчас все сами увидите – скоро будет спецблюдо.

И вот в середине вечера под фальшивые звуки местного оркестра официанты вынесли в зал огромный поднос. На нем лежала абсолютно голая, очень симпатичная девушка в гарнире из колбасы, рыбы, ветчинки, маслин, а также помидоров с огурцами. Бюст и остальные прелести были обильно украшены укропом, петрушкой и салатом.

С победным криком «Ура!» Палыч вскочил со стула и поскакал к девушке. Попробовав для приличия колбасы, он тут же переключился на укроп с петрушкой, которые исчезали в его пасти, как будто он был игривым молодым козликом. Девушка эротично застонала. Эта сцена настолько подействовала на мой неокрепший организм, что я буквально прилип к стулу, опрокинув на себя вдобавок графин с водкой. А Глеб, немного поразмыслив, тоже отправился клевать зелень…

Слухи о моей смете сильно преувеличены

И вот однажды случилось страшное. Палыч уехал в Таиланд – осматривать местных трансвеститов, а постоянно краснеющий шофер слег с гриппом. В итоге мы отправились с Глебом в казино вдвоем – и это привело к поистине катастрофическим последствиям. По обыкновению выпив по литру на человека в ресторане, мы пошли играть – и нам сильно не повезло. Тарелка быстро опустела: за час Глеб проиграл свои пять тысяч долларов. Едем за бабками! – приказал он. Мы помчались по вечернему городу со страшной скоростью. Трижды абсолютно пьяного Глеба останавливали гаишники, и трижды он откупался, давая им по двести долларов из заначки. Я был уверен, что это последняя поездка в моей жизни, и смирился с неизбежным. Каким-то чудом мы доехали с Кондратьевского в Купчино, Глеб захватил десятку и мы с прежней скоростью помчались восстанавливать утраченное. Увы: и от десятки скоро остались одни воспоминания. Едем за бабками! – промычал Глеб. Он был взбешен. На этот раз он взял дома из огромной жестяной банки, стоявшей на кухне рядом с пыльным цветком, уже пятнадцать тысяч долларов.

Изменив своему привычному стилю, Глеб стал свирепо метать фишки по всему полю. Вскоре рядом с нами не осталось ни одного игрока…

В пятом часу утра Глеб проиграл и эти пятнадцать тысяч. Мы выпили бутылку поддельного «Наполеона» на двоих и поехали к нему домой. Вернее, поехали – это было сильно сказано. Его новенькая «Тойота» кренилась из стороны в сторону, как утлый челн, попавший в бурю. Иногда мы ехали прямо по тротуарам. . .

И все же мы добрались до дому, в течение получаса таки выгрузились из машины и невероятным напряжением всех сил заползли в лифт, который благополучно довез нас до девятого этажа.

Я вытащил бутылку шампанского. И тут на Глеба что-то нашло. Из-за тебя я отдал тридцать тонн! – закричал он, яростно сверкая глазами. Я виновато молчал.

– За это я буду тебя пытать!

Мгновенным движением, как заправский фокусник, Глеб вытащил откуда-то длинную бельевую веревку и намертво прикрутил меня к стулу. После чего начал этот стул вместе со мной медленно переворачивать. Скоро голова моя оказалась внизу, ноги вверху – типичный йог, выполняющий любимую асану. Тщетно я орал, что я тут не при чем, и что он сам проигрывал свои бабки. От этой пытки Глеб приходил в ярость еще больше. Но на мое счастье внезапно он рухнул, как подкошенный, на пол и захрапел. Два часа ушло у меня на то, чтобы распутать веревки, завязанные морским узлом. Выпив бутылку шампанского, я побрел на улицу…

Через два дня я пришел к нему в кабинет с заявление о своем уходе. Глеб все так же смотрел на меня с яростью. Фиг тебе, а не уход! – заявил он. (Как вы понимаете, выразился он немного по-другому, цитата не точна).

– Ты меня смертельно оскорбил! – сказал я. Больше я с тобой не общаюсь.

Глеб оказался мудрым руководителем. Ближайшие пять лет я редактировал журнал, входящий в его издательский дом, но не сказал ему ни одного слова. И ни разу не поздоровался. Общались мы только через квалифицированного адвоката – его зама, милейшую и умнейшую женщину. Как он это вытерпел, ума не приложу.

Отступление первое. На правах антирекламы

Когда денег не было совсем, а душа требовала продолжения банкета, я отправлялся в Публичку, где прилежно изучал все, что связано с анатомией азарта.

Особенно меня потрясла пресса начала 20 века. Оказывается, играли в те годы буквально все и везде. Эта страсть охватила, словно эпидемия, всю страну, причем поражала людей без разбора чина и звания, от квартальных околоточных до министров и даже членов царской семьи. Да что там министры – в газетах мне попалось курьезное сообщение о том, что заключенные столичных тюрем изобрели своеобразный вариант азартной игры – бега насекомых-паразитов, которых они вылавливали в собственной одежде.

Любителям азарта предлагалось огромное количество разнообразнейших способов пощекотать нервы – от «экартэ» и «баккара» до травли собак и тараканьих бегов. В газетах писали: «Скоро вся Москва превратится в один игральный дом. Несмотря на запрещение явно азартных игр в клубах, на закрытие некоторых из них, все идет по-старому: играют люди всех возрастов и положений, от молоденьких альфонсов до почтенных отцов семейств. Дамы играют еще с большей свирепостью, чем кавалеры…»

Прямая реклама азартных игр была запрещена цензурой, но журналы начала века изобиловали сообщениями о происшествиях в многочисленных городских и загородных клубах.

«В Купеческом клубе всегда велась очень крупная игра, но в настоящее время она здесь потеряла прежнее значение. Нет крупных игроков, наличные – все мелочь. Завелись «арапы», которых как ни стараются изгнать – все попадают…»

«В Немецком клубе, как всегда, изобилует масса шулеров, и почти ежедневно приезжают «гастролеры» и чистят карманы нашей доверчивой публики…»

«В Озерках, где недавно граф В. На глазах изумленной публики проиграл свое прекрасное имение в Тульской губернии, открыл свои действия Клуб борьбы с шулерами…»

Эти сообщения были своеобразным путеводителем для игроков – они точно указывали, по какому адресу надо отправиться, чтобы сыграть, к примеру, по маленькой, а где игра ведется с купеческим размахом, часто на казенные деньги…

 ГЛАВА ВТОРАЯ

Пятьсот пятьдесят пять роз

На третьем курсе филфака я влюбился в первокурсницу Олю, которая была настоящей восточной красавицей. В любом гареме ей было бы обеспечено место любимой жены. Кроме того, она увлекалась йогой, православием, туризмом, Лихачевым, плаванием, философией, и еще множеством разных интересных вещей. Я полюбил Олю с той иссушающей страстью, на которую способен юный романтичный джентльмен без гроша в кармане. На последние деньги мы ходили с ней в кино, целовались на заднем ряду, оживленно обсуждали Кафку и Пруста – короче, все как положено. Уже потом я узнал, что у Оли параллельно со мной был тайный любовник – двадцатитрехлетний вундеркинд-финансист, который создал свою аудиторскую фирму и покупал плавки исключительно за пятьсот долларов. То есть если он видел плавки на десять долларов дешевле, они его абсолютно не интересовали в принципе.

Оля росла в честной, но бедной семье, и вполне понятно, что этими несчастными плавками финансист окончательно поразил ее воображение.

И вот однажды, незадолго до Нового года, после бурной романтической ночи с битьем посуды, слезами, истерикой и поцелуями (наша обычная культурная программа) моя любимая Оля заявила, что уезжает с отцом в Америку! Для меня это был шок. Как в Америку, а как же я, а как же Кафка? Могла бы предупредить заранее. Я стал думать, какой последний подарок подарить ей к Новому году. До зарплаты, которую, конечно, не выплатят через неделю, оставалось абсолютно ничего. Плюс невозвращенный кредит в казино…

Я сделал следующее: отнес знакомому ювелиру старинные золотые часы, память о дедушке, который получил их от своего дедушки. Ювелир предложил мне полторы тысячи долларов – ровно четверть истинной цены. Я тут же согласился. 31 декабря я поехал в цветочный магазин, поскольку прекрасно знал, что она обожает цветы, белые розы особенно. Иногда я покупал ей по одной розе, и она была счастлива. Мне очень повезло: розы в магазине как раз были. Я попросил завернуть ровно 555 штук, ее любимое число. Продавщица посмотрела на меня как на ненормального, демонстративно повела носом на предмет алкогольного опьянения и вызвала заведующую.

За полчаса они собрали мне букет, я взял машину на последние деньги и поехал к ней.

Она как раз собирала вещи. Увидев эту охапку роз, Оля сначала остолбенела, а потом заплакала. В ее двухкомнатной хрущевке розы заняли ровно полкомнаты. Я положил их прямо на пол, поцеловал ее и собрался уходить. Аромат был удивительный, терпкий и нежный. Она спросила, откуда я взял деньги, я сказал: какая разница, теперь мне все равно деньги не нужны. Это была правда.

Оля как-то странно посмотрела на меня, вытерла слезы, а потом сказала, что тоже хочет подарить мне кое-что. Ушла в другую комнату и принесла конверт. Я пошутил, не деньги ли это, и она сказала, что нет. Тогда я попрощался с ней и сказал, что мы больше не увидимся, потому что она завтра уезжает, такой дурацкий рейс. 1 января, прощай, любовь моя. Она даже не стала меня удерживать. Я вышел на улицу и стал думать, как быть дальше. Дело в том, что моя жизнь отныне теряла всякий смысл, как это ни глупо звучит. Я любил Олю бесконечно. Пистолета у не было и быть не могло. К идиотским способам вроде перерезывания вен в ванной я относился с ужасом. Я зашел в дежурную аптеку и купил, переплатив трижды, кучу таблеток. По моим понятиям их хватило бы даже на слона. Домой идти не хотелось, я подошел к Неве и решил принять их прямо здесь, без закуси и без запивки. Ночные огни красиво отражались на льду, напоминая мне 555 белых роз. До Нового года оставалось несколько часов. Я взялся было глотать эти чертовы таблетки, но решил все-таки посмотреть в конверт. Любопытство всегда было моей второй натурой.

Я разорвал конверт, там лежала какая-то бумажка. Я подошел к фонарю. Это был билет до Нью-Йорка. Ее билет.

Я глубоко вздохнул, посмотрел на ночную Неву и зашагал домой.

Любовь втроем – не вздохи на скамейке

И вот: не прошло и месяца со счастливого окончания этой мыльной истории, как я проиграл Олю в казино!

В тот день я решил ее развлечь по полной: золотая карта, фуршет, все дела, отдающие мне честь охранники и менеджеры. Мы играли вместе, она по маленькой, я по-крупному, и мне решительно не везло. Несколько раз Оля предпринимала настойчивые попытки увезти меня из злачного места – и эти попытки меня безумно раздражали. Наконец она заказала кофе и присела на диванчик, а я продолжал проигрывать. Конечно, мне такси было бесплатно – но как довезти мою любимую до дому?

– Красивый девушек, – сказало игравшее по соседству лицо кавказской национальности, глядя на Олю. – Твой девушек?

Это лицо было явно не интеллектуальное – торговец арбузами на Кузнечном, или максимум семечками.

– Мой, – сказал я.

– Я бы хател такой!

Через пару спинов у меня остались последние сто долларов.

– Слюшай, а ты мог бы мне ее уступить? Хочу пригласить эту девушек ужинать!

Я проиграл все свои деньги.

– Плати пятьсот долларов – и он – твоя! – на ломаном кавказском наречии сказал я.

А что бы вы сказали на моем месте! Когда крутится рулетка, а у тебя нет денег – это ужасающее, ни с чем не сравнимое ощущение.

– Идэт! Меня зовут Гиви.

Сгорая от стыда, я подошел к Оле.

– Дорогая моя, этот человек – мой хороший знакомый, – привычно соврал я. – Он хочет пригласить тебя на ужин. А я еще немного поиграю, хорошо?

Мне кажется, Оля все поняла. Она грустно посмотрела на меня, поднялась с кресла и отправилась с Гиви в ресторан. Больше в ту ночь я их не видел.

А через месяц Оля все-таки уехала в Америку. Навсегда.

Поведение в постели – неудовлетворительное

Не могу умолчать еще об одной стародавней любовной истории, но для этого мне придется сделать небольшой заход в детство – мое бедное, хмурое, больное, измученное родительской любовью детство.

В пять лет у меня обнаружили абсолютный слух, после чего мгновенно отдали в Дом ученых учиться играть на фортепианах. Мама мечтала, что ее сын станет вторым Рихтером, бабушка обожала вальсы и грезила Шубертом, а папа надеялся, что единственное и неповторимое чадо будет настройщиком в Мариинском театре. Или еще можно частным образом ходить по домам и настраивать рояли – таки чем не профессия? С этого вполне можно иметь свой кусочек хлеба и даже немножечко икры.

С пяти до четырнадцати, когда все нормальные дети бегают как ненормальные по улицам, гоняют в футбол, носят девчонкам портфели и радуются детству, я методично по пять часов в день долбил по клавишам, искренне ненавидя все эти диезы с бемолями. Примерно раз в месяц я выступал в концертах, и несколько раз даже проник со своим музицированием в Малый зал филармонии. По этому поводу бабушка три дня кряду плакала от радости, а папа, абсолютный трезвенник, опорожнил четвертинку, после чего долго лежал пластом в темной комнате и выразительно стонал.

Как ни странно, я делал серьезные успехи и подавал большие надежды. Ах, лучше бы я подавал деньги нищим! И вот свершилось: в четырнадцать лет, с триумфом победив на конкурсе юных пианистов Ленинграда, я внезапно заявил, что с музыкой покончено навсегда. После чего несколько месяцев выдерживал родительскую осаду, сравнимую с известной осадой Трои греками. Правда, в отличие от наивных троянцев, я не поддался ни на какие посулы, мольбы, угрозы и заклинания.

Абсолютно неожиданно для самого себя я решил заняться шашками. Уже сейчас я понимаю, что моя болезненная страсть к азарту жадно требовала подпитки, а шашки, доложу вам – чрезвычайно азартная игра. Придя во Дворец пионеров абсолютным нулем, я за два года стал мастером спорта, чемпионом города среди юношей и уже всерьез задумывался о том, чтобы играть в шашки профессионально. Тогда щедрое советское государство платило шашистам какие-то гроши, на которые можно было нигде не работать и только предаваться любимому виду спорта, переезжая из города в город, с турнира на турнир.

Увы: ни гроссмейстером, ни профессионалом стать мне было не суждено. Среди поголовно нищих шашистов появился толстосум, заурядный мастер, который полуподпольно возил из Арабских Эмиратов разную электронику. Этот товарищ, одержимый жаждой славы, как форменный Герострат, придумал гениальный в свой простоте ход. Он стал просто покупать партии у нормальных игроков за большие деньги. В результате за очень короткий срок мастер превратился в чемпиона страны, уважаемого деятеля, международного гроссмейстера, большого члена федерации и вообще нового гуру. До сих пор удивляюсь, как десятки шашистов сдавали партии буквально за сущие гроши, некоторые за две бутылки беленькой… Господь им судья – в отсутствии других судей, которые были оптом куплены предприимчивым шашечным бизнесменом.

Я тогда был человеком необычайно гордым и в этом фарсе, который, как спрут, захватил все шашечное движение, участвовать активно не желал. Так что, поступив на филфак, с серьёзными выступлениями завязал, а для удовлетворения азарта пошёл в родной Дворец пионеров – преподавать шашки на два раза в неделю.

Вскоре у меня появились ученики, и среди них одиннадцатилетняя Мариночка, которая оказалась чрезвычайно способной к шашкам девочкой. Хотя на месте её мамы я бы непременно отдал ребёнка в школу моделей. Марина была чрезвычайно красива: высокая, стройная, черноглазая, со смуглой шоколадной кожей… Папа Марины был убежденным кубинским коммунистом, приехавшим в СССР набираться опыта. Вместе этого он стал очень активно набираться русских алкогольных напитков, вследствие чего и был скоропостижно отозван домой, к вечному бородачу Фиделю. Потом он долго звонил Марининой маме, просил их приехать, но та была непреклонна.

Марина решала сложнейшие комбинации, которые я ей ставил, как голодная белочка щёлкает кедровые орешки. Она обладала феноменальной памятью и схватывала всё налету. Я понял, что скоро стану знаменитым на всю страну тренером, взрастившим чемпионку, и по возможности игнорируя остальных деток, стал активно готовить Мариночку к её будущей славе. Часто мы так увлекались, что оставались в огромном зале шашечной секции самыми последними. Главный тренер к этому быстро привык и просто вручал мне перед уходом ключи.

Во время такой тренировки однажды и произошло ЧП. Я демонстрировал Марине очередной хитроумный дебют и сам очень увлёкся. Мои руки, как две верткие тощие змейки, летали над доской, щёки горели, короче, меня обуял преподавательский раж – точь-в-точь Макаренко, перевоспитывающий очередного юного уголовника.

Представьте же моё удивление, когда посреди объяснения, в самый, можно сказать, оргазмический момент, Мариночка вдруг оторвалась от доски и внимательно стала на меня смотреть, точно обнаружила на моём лице что-то необычайно интересное. Как только я прервал свой монолог, она наклонилась ко мне и нежно поцеловала куда-то в подбородок. Помните бедную жену Лота, которая оглянувшись, стала соляным столбом – я был абсолютно в таком же обесточенном положении!

– Короче, я люблю тебя, Мишенька, – сказала Мариночка. – А ты? Ты меня, короче, любишь?

Страшным усилием воли я вышел из прострации.

– Мариночка, ты такая талантливая… ты такая… конечно, люблю… как тренер…

Она капризно выпятила губку.

– А я, короче, хочу, чтобы ты любил меня как мужчина. Поцелуй меня.

На негнущихся ногах я встал, обошёл столик и приложился к её лбу. Она проворно скинула кофточку и осталась в элегантном купальнике.

– А теперь, короче, ещё раз – но только в губы, и долго-долго…

И вот на меня нашло полное помрачнение рассудка – если предположить, что этот рассудок когда-то находился в бедной моей голове. Я целовал её в губы, и это было чрезвычайно приятно, я составил два шашечных стола и смахнул все шашки, которые брызнули на пол, мы возлегли на это жёсткое ложе. И был вечер, и была ночь, а мы всё любили друг друга, как два похотливых маленьких зверька, и не могли друг от друга оторваться, будучи в полном эротическом экстазе. Подкрепите меня вином и яблоками, ибо я изнемогаю от любви! И я, болван, клялся, что буду ждать, пока она подрастёт, а потом мы поженимся, и уедем далеко-далеко, куда-нибудь на Канары, где станем чемпионами по шашкам.

Домой я пришёл под утро, и сразу отрубился. А когда проснулся, уже смеркалось. Голова моя отчаянно болела, в висках стучали молоточки, горло распухло, простыня была в поту. Господи, что же наделал, – думал я, – как я мог и что теперь будет? Ведь мне девятнадцать, а ей – всего одиннадцать. Ха-ха, уже целых одиннадцать!

 О, я был чрезвычайно образованным мальчиком и, разумеется, читал те слова Иисуса, где он говорит, что мол, кто совратит малых сих, тому гореть в геенне огненной и не видать царства божия, как своих ушей. Но чёрт возьми, я же не совращал Мариночку, это она меня совратила самым натуральным образом!

 Простите за физиологические подробности, но ведь я еще вчера являлся закоренелым старым девственником, который отчаянно боялся ЭТОГО, ограничиваясь поцелуйчиками, наглым прижиманием к девушкам в переполненном транспорте и известным детским пороком.

А у неё, между прочим, я был явно не первым, это ясно, даром что ли я трепал по ночам томик «Сексология»! И что теперь – шагом марш в геенну? И еще: мне кажется, что я ее очень люблю, по-настоящему, как еще никогда никого не любил… А если она расскажет матери и меня посадят в тюрьму? Как они будут без меня – мама, папа, бабушка и собака? И какой мне припаяют срок?

За изнасилование или за что?

Отмаявшись в постели десять дней, я поплелся во Дворец пионеров, ожидая, как казни, встречи с Мариной. Увидев меня, она нежно улыбнулась. Я понял, что в тюрьму меня не посадят, и на сердце немного полегчало. Честное слово, в этот день я попытался смыться в положенное время, но она меня натурально не отпустила, уверяя, что ей нужна усиленная подготовка, так как через месяц чемпионат города среди девушек. И опять были составленные шашечные столы, и стоны похотливых зверьков, и безумная ночная сексуальная вакханалия…

Так продолжалось год. А потом я разочаровался в Мариночке. Во-первых, в шашках она прогрессировала гораздо медленнее, чем мне бы хотелось. Во-вторых, мне надоели её бесконечные «короче», и то, что нам на самом деле абсолютно не о чем говорить, она же ещё ребёнок, которому кукол пеленать. В-третьих, я влюбился в Олю (смотри мыльную оперу выше).

Денег, которые я получал за преподавание, хватало на метро и трамвай. И в один прекрасный момент я безжалостно бросил своих учеников – и Мариночку в том числе. Она какое-то время звонила мне домой, молчала, дыша в трубку, а потом перестала.

Ку-клукс-клака

Боковым зрением я почувствовал на себе чей-то долгий взгляд. С трудом отодрав себя от колеса рулетки, вижу: меня изучает молодой человек лет двадцати очень симпатичной наружности: глаза небесно голубые, волосы тёмные, ресницы длинные и загнутые. Причем он глазеет на меня с нескрываемым восхищением, как собачка на аппетитную кость. Через некоторое время молодой человек начал ко мне придвигаться и невзначай касаться рукавом, покрываясь при этом девичьим румянцем. И кроме того, в его лице явно заметно что-то девичье. Вот и губки, вроде, даже подкрашены…

– А можно с вами познакомиться? – вдруг произнес молодой человек. – Вы так интересно играете…

Можете мне поверить: в том хаотичном разбрасывании фишек, которым я занимался, не было ровным счетом ничего интересного. Но под воздействием вино-водочно-коньячных паров я клюнул на грубую лесть.

То, что Никита был геем, казалось очевидным. До сих пор в моем богатом жизненном опыте не было близких встреч с лицами нетрадиционной ориентации, если не считать уже упомянутую любительницу девушек и Серебрянного века. Но чисто теоретически я относился к геям очень хорошо. Более того, мне всегда казалось, что каждый второй нормальный человек в душе бисексуал, и такого рода опыт делает его обладателя гораздо круче.

Мы с Никитой довольно быстро подружились, поскольку он тоже стал ходить в казино ежедневно. Режим дня у моего нового друга был замечательный. Вставал он в пять вечера, и мчался в театр, а оттуда перебирался в казино. Кем он работал в театре, вы ни за что не догадаетесь. Клакером! Так я узнал о существовании этой замечательной профессии.

 Театральный народ любит шутку, в которой есть только доля шутки: «Примадонну заваливают букетами, принесли целых четырнадцать! Но она все равно вне себя от гнева – потому что покупала-то пятнадцать»… Как известно, клака – это группа людей, нанятых для создания искусственного успеха (или провала) актера или целого спектакля. Иначе говоря – нанятых любить и ненавидеть искусство за деньги. Между прочим: это одна из самых древнейших профессий, которая существовала во все времена и нравы.

Хлопотная работа

До эпохальной встречи со мной Никита являлся женой одного из солистов Маринки – но этот роман явно клонился к закату.

Среди питерских клакеров тогда вообще было чудовищно много лиц нетрадиционной ориентации. Во всяком случае, в чистенькой двухкомнатной квартире, где заседал центр одной из главных оперно-балетных клак, они составляли явное большинство. В дневное время некоторые работали в библиотеках и даже разных НИИ. И семь вечеров в неделю проводили в Мариинке.

Никита начал таскать меня на клакерские заседания, и они мне ужасно понравились, хотя многое из их профессиональных разговоров я просто не понимал. А вскоре Никита сообщил, что приглашает меня посмотреть на их работу. В те времена попасть в Мариинку было почти нереально. Однако же: всей компанией мы подошли к театру, без всяких билетов, – и спокойно прошествовали мимо контролеров, которые старательно отворачивались в стороны. К Никите тут же подскочил кто-то: голубчик, Соня просила похлопать во втором акте…

Вся команда отправилась в буфет, где принялась общаться, обсуждая свежие околотеатральные сплетни. Никита, пользуясь отсутствием мужа-солиста, игриво смотрел на меня и пил шампанское…

Вдруг, как по команде, мои новые знакомые помчались в зал – наступил второй акт, во время которого Соня (прима!) просила похлопать. Это напоминало отточенную работу спецназа – мгновенно распространившись по залу и выбрав наиболее выигрышные места, с которых аплодисменты звучали громче, клакеры принялись неистово хлопать и кричать «Браво». А потом так же организованно и практически незаметно покинули зал и отправились в буфет…

Вскоре выяснилось, что за эту странную работу звезды платят очень даже неплохую зарплату. Рядовой клакер обычно получал за вечер пятерку. А бригадир – двадцать пять рублей, огромные деньги! Поэтому многие вообще бросали работу – хлопать по вечерам было гораздо выгоднее и приятнее.

Кроме того, хороших клакеров регулярно возили на гастроли в Москву. Дело в том, что столичная клака, отличавшаяся большой агрессивностью, прекрасно умела работать против питерских артистов, поэтому в таких командировках даже простым клакерам платили по десятке – за особо сложное задание.

В некоторых клаках были приняты расчёты бартером – остродефицитными билетами. А клакеры сами их продавали по спекулятивной, понятно, цене. Причем милиционеры у Мариинки и Большого их тоже в упор не замечали.

Искусство требовало жертв. И вскоре они заполнили зал

(моя статья для любимого журнала, написанная благодаря моему новому голубому другу)

Клака существовала ещё в Древнем Египте, где плакальщицы рвали на себе волосы и разбивали колени на похоронах очередного фараона. Процветали клакеры и в Древнем Риме. Там вообще к аплодисментам относились очень серьёзно. Первый римский император Август, не желая терпеть неупорядоченную реакцию публики, ввёл строгие правила аплодисментов: стадион делился на сектора, перед каждым стоял специальный дирижёр. Когда он поднимал руку и восклицал «вос плаудите» – «вы хлопаете», сидящие начинали аплодировать. А умирая, Август сказал окружающим: «Скажите, как я играл комедию жизни? Если хорошо, похлопайте на прощание. И проводите меня туда аплодисментами!» Скорее всего, клакеров вызывать не пришлось: императором Август был вполне приличным. Зато уже Нерону, который был очень скверным музыкантом, поэтом, декламатором, да ещё и тираном, пришлось нанять пять тысяч красивых юношей, которые на всех выступлениях исступлённо хлопали ему – за большие деньги.

И не только тираны, но и простые граждане вовсю использовали клаку. Когда однажды некий Филимон с помощью клакеров выиграл в престижном состязании поэтов, афинский драматург Менандер с укором спросил: «И не стыдно тебе твоей победы?»

И в Риме, и в Древней Греции, и Византии театральные клакеры активно использовались как во время зрелищ, так и в политике. В общественных местах специальные люди якобы спонтанно начинали выкрикивать лозунги, порицали или хвалили должностных лиц. Согласно известному закону императора Константина, оценку деятельности правительства должны были дать не аристократы, а народные массы. На самом же деле это стало занятием клаки…

Были клакеры и в средневековье – как среди знати, так и среди простолюдинов. Многие особы королевской крови баловались стихами, музицировали, и щедро оплаченные восторги придворных были весьма кстати. Но и на представлениях бродячих театров всегда в толпу засылались несколько человек, которые обеспечивали нужную реакцию зрителей.

Дальше – больше. В 1820 году двое завсегдатаев парижской оперы Саутон и Порчер решили поставить клакерское дело на прочную коммерческую основу, предлагая свои услуги артистам и администраторам. Именно они разработали узкую специализацию для клакеров: плереры (то есть рыдающие), биссеры (вовремя смеющиеся), риеры (вовремя хлопающие), шикальщики, знатоки, которые должны были отпускать тонкие замечания относительно игры актеров. В особо драматических местах в дело вступали клакеры-женщины, эффектно падающие в обморок. А всем этим спектаклем управляли «дирижеры спонтанного проявления эмоций».

Кроме того, специальные клакеры активно работали в модных кафе, на бульварах, где заводили театральные разговоры и рекламировали премьеры.

Начиная с первой половины 19 века, в Париже успешно действовало «Общество страхования драматических успехов». Смысл его деятельности понятен: актер или администратор покупает аплодисменты, восторги и цветы, гарантируя успех спектакля.             

Известен анекдотический случай, произошедший с Жаком Оффенбахом на премьере его первой оперетты «Орфей в аду». Композитор ужасно волновался, и сидя с нотами в руках, записывал партитуру зрительской реакции («хлопают», «стучат ногами»), чтобы потом доработать оперетту в соответствии с пожеланиями почтенной публики. Но потом выяснилось, что маэстро делал это совершенно напрасно. Администратор нанял группу очень опытных клакеров, которые накануне тоже составили свою партитуру, где была блестяще расписана их партия…

Ничего из ряда вон выходящего в этом не было: каждый театральный антрепренёр знал, что судьба спектакля далеко не всегда зависит от таланта его создателей.

Организации, подобные «Обществу страхования», были и в Англии, и в Италии, и в Германии, и во многих других странах.

В России клака развивалась очень бурно, захватывая самые разные области искусства. Вот что пишет Достоевский о литературно-музыкальном вечере на пушкинских торжествах 1880 года:

•  «Приняли меня прекрасно… после чтения же вызывали три раза. Но Тургенева, который сам прескверно прочёл, вызывали больше меня. За кулисами я заметил до сотни молодых людей, оравших в исступлении, когда входил Тургенев. Мне сейчас показалось, что это клакеры, посаженные Ковалевским. Так и вышло: сегодня, ввиду этой клаки, на утреннем чтении речей Иван Аксаков отказался читать свою речь после Тургенева (в которой тот унизил Пушкина, отняв у него звание национального поэта), объяснив мне, что клакеры заготовлены уже давно и посажены нарочно Ковалевским (все его студенты и западники), чтобы выставить Тургенева как шефа их направления, а нас унизить, если мы против них пойдём».

Согласитесь, в устах великого писателя все это звучит довольно забавно – особенно бухгалтерский подсчёт, сколько раз его вызывали и указание на купленный успех речи Тургенева…

Одни срывают аплодисменты, а другие – спектакли

А если совсем просто, то делятся клакеры на добрых и злых. Добрые работают на успех, злые на провал. Добрые знают, как завести публику, с какого места аплодисменты звучат лучше, как вовремя захлопать оперному певцу, который вот-вот даст петуха, или увеличить паузу между балетными номерами, чтобы танцовщик смог отдохнуть.

Используя свои хитрости, они способны довести публику буквально до экстаза – когда зрители хлопают, хлопают и не могут остановиться. Собственно говоря, ничего плохого в этом нет. А иногда даже есть что-то хорошее. Даже суперзвезды нанимают клакеров. Тот же продюсер «Битлов» Брайан Эпштейн во время первых гастролей группы в Америку, воспринимавшей старушку Европу как свою музыкальную провинцию, нанял целых три тысячи клакеров, которые с бешеным востогром встречали великолепную четвёрку в аэропорту Кеннеди.

 Плисецкая, Барышников, Богачева – у каждого из них была многочисленная и хорошо проплаченная клака. Были свои клакеры, разумеется, и у Юрия Григоровича. Даже после его ухода долго кричали они «Григорович – гений», и «Васильеву – позор».

А клака молодого Нуреева однажды блестяще предотвратила обструкцию, которую приготовили ему во время гастролей балетоманы Мариинки. Их разведка получила данные, что на сцену полетит несколько веников. Поклонники Нуреева прочесывали театр, пытаясь предотвратить теракт. И им это почти удалось! Веники на сцену так и не полетели, а из запланированных неприятностей Нуреев получил только издевательски крохотный букетик фиалок – тогда в моде были букеты огромные…

Так вот, клакеры злые, метающие веники – это совсем другая история. Несколько раз мои новые знакомые, включая и бедного интеллигентного Никиту, возвращались по домам изрядно побитые – так что были вынуждены пропускать горячо любимые спектакли. Дело в том, что их клака имела неосторожность пересечься с «Черной сотней» – клакой Дудинской. (Другие названия – «мафия» и «министерство»). Говоря самым интеллигентным языком, клакеры Дудинской были чисто конкретно отмороженными. После спектаклей они развлекались, отлавливая соперников из других клак и нещадно их избивая. Самим звёздам тоже приходилось несладко: клака Дудинской буквально терроризировала соперниц. Достаточно было послать балерине перед спектаклем идиотскую угрожающую записку, и весь вечер танцовщица думала не о фуэте и па-де-де, а о сюрпризах, которые ей преподнесёт мафия. Могли и сообщить о внезапной тяжелой болезни близкого родственника.

А во время самого представления балерин усердно захлопывали, пытаясь сбить с ритма сложной вариации или фуэте. (Кстати, ещё балетные клакеры 18 века поощряли своих любимиц стуком деревянных дощечек с вырезанными на них именами танцовщиц. И одновременно старались перестучать противоположный клан и сбить с ритма их пассий).

Не лучшей репутацией пользовались и «сыры» – клака Большого, которая почему-то на долгие годы выбрала местом своих встреч магазин «Сыры» на улице Горького. Самым невинным их развлечением было крикнуть «пенсионерка!», «провинция!» на гастролях ленинградской примы…

Злые клакеры – это настоящие монстры, у которых наготове целые сценарии провокаций неугодных артистов. Получив задание провалить спектакль, первым делом они незаметно распространяются по залу, засылают своих людей на галёрку и бельэтажи. А ведь любая публика – как послушное стадо, повести её в нужном направлении очень просто. Сначала по залу пронесётся лёгкий шелест – «ну, да она танцевать не умеет, тоже мне звезда, да это просто халтура». Потом кто-то встанет, стукнув креслом, и громко шаркая, поплетётся к выходу. На галёрке свистнут, на бельэтаже топнут ногами… И вот уже рядовой зритель потянулся к выходу – что и требовалось доказать!

А можно ещё проще: артист вышел на сцену, и кто-то в зале громко говорит «здравствуйте!», или «не надо!»…Смех обеспечен. Или «браво!» завопить ни к селу ни к городу. В одной из рецензий на «Жизель» в Большом театре помимо плохой техники танцоров особо отмечался клакер, который так не вовремя крикнул «браво!», что «до конца действия оставался главным действующим лицом балета».

 Или вот, к примеру, простейший способ борьбы с певцом. Надо сесть рядом, чтобы он вас обязательно видел, и взять в рот дольку лимона. Любой певец просто изойдёт на слюну! Кроме того, вполне можно закурить кубинскую сигару. После этого петь невозможно, поскольку вокалисту гарантирован жуткий спазм.

 Множество оригинальных заготовок есть и для драматических актёров. Известно, как клакеры чуть не сорвали дебют двадцатилетнего тогда Михаила Казакова в роли Гамлета. Во время знаменитого монолога «Быть или не быть» клакеры выпустили в зал множество воздушных шариков, надутых гелием. И на каждом было написано: «Быть или не быть»…

Как выкурили приму

Время от времени звёзды разной величины пробовали бороться с клакерами. Результат всегда был один и тот же. Так, однажды на партсобрании в столичном Большом театре знаменитая балетная пара – Владимир Василев и Наталья Касаткина резко выступили против мафиозной клаки. Они призвали коллег вообще отказаться от продажных аплодисментов. И хотя большинство в глубине души было за клаку, но проголосовать пришлось. Когда супруги вышли на улицу, их с угрозами окружили клакеры. «Вот увидите, что с вами теперь будет!» – говорили они…

Уже на ближайшем спектакле, где танцевала Касаткина, случился ужасный скандал: посредине её партии клакеры разом встали и с шумом, демонстративно вышли из зала. Клакеры продолжили свои выходки до тех пор, пока не убедились: на самом деле никто их трогать не собирается.

Василев с Касаткиной еще отделались лёгким испугом. Всякий танцовщик знает историю о петербургской примадонне ХIХ века Елене Андреяновой, которой в Большом театре бросили дохлую кошку с запиской на хвосте: «Первой танцовщице». Балерина лишилась чувств.

А уже в наше время звезда Мариинки Юлия Махалина, мельком сказавшая в одном из интервью что-то про клакеров, получила во время гастролей в Москве изящно упакованный веник.

 Многочисленный опыт доказывает: выгонять клакеров из зала – себе дороже. Ведь кроме прочего с ними сотрудничают многие техники и контролёры. Так что в отместку могут и микрофон вырубить, и свет в зале не вовремя включить или погасить. Для опытного клакера сотворить такое всегда было парой пустяков. К примеру, давным-давно подобным образом отличилась клака Матильды Ксешинской, имеющая прекрасную агентуру среди работников сцены. Однажды на «Тщетной предосторожности» во время вариации её основной соперницы Ольги Преображенской внезапно распахнулась дверца вольера с курами – и те с диким кудахтаньем немедленно разбежались по сцене! Можно представить, как чувствовала себя Преображенская в этот момент…

Более того: если клакеры требуют у артиста денег, лучше всего эти требования удовлетворить. Известна забавная история, как итальянский композитор Масканьи выставил вон клакеров, которые выставили ему огромный счёт за десять премьерных спектаклей его новой оперы.

На следующий день на галёрку неизвестно каким образом пробралась группа женщин с грудными младенцами на руках. В лучших местах оперы мамаши начинали щипать детей, которые ревели на весь зал, заглушая музыку…

Правда, бывают и исключения. В 1907 году, накануне дебюта Шаляпина в «Ла Скала», к нему явился представитель клакеров за гонораром, объяснив что платят все, и синьор не исключение. Шаляпин опубликовал в газетах письмо, в котором сообщил о визите вымогателя и о том, что он покупать аплодисменты не собирается.

Итальянские певцы были в ужасе: они ждали или жутких кошачьих концертов, или детского рёва, или ещё чего-нибудь похлеще. Но когда под сводами театра загремел голос Шаляпина, клакеры были потрясены – и отказались от уже запланированной страшной мести…

Периодически с клакерами пробовали бороться не только артисты, но и власть, и пресса. – с тем же эффектом. Кто-то ещё помнит, как в СССР вдруг чуть ли не самом высшем уровне решили извести клаку – после того, как в «Советской России» была напечатана разгромная статья Владимира Яковлева, будущего отца «Коммерсанта», о проделках клакеров Большого театра. Её тогда читало всё Политбюро. Для подготовки этого уникального материала, открывшего самые сокровенные тайны советской клаки, энергичный Яковлев привлек милицию и даже связался с крупными чинами КГБ. А его помощники несколько месяцев днём и ночью дежурили у всех выходов театра…

Парня полюбил я на свою беду

Однако вернёмся к моему другу Никите. Однажды мы с ним одновременно оказались по делам в Москве: он кого-то захлопывал, я у кого-то брал интервью.

Встретились в десять вечера на Тверской.

– Я поведу тебя в лучший российский гей-клуб, – сказал Никита и заговорщицки мне подмигнул.

– А казино там есть?

– Там есть всё, кроме казино…В казино пойдём утром.

Оказаться в Древней Греции времён Платона и Сократа – забавное приключение для современного журналиста, не так ли? Я попал в само царство древнегреческого разврата и купался в этой атмосфере. Неяркий свет играл на утомленных сладострастием лицах, постоянно опорожнялись и наполнялись вновь вином амфоры, длинноногие мальчики-официанты несли на подносах жареное мясо и экзотические фрукты, и в воздухе плавал густо приправленный дымом дорогих сигарет какой-то сладкий, приторный запах, быть может, розового масла, которое так не любил пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат… Напротив нас с Никитой расположился молодой древний грек, лицо его было одутловатым, взгляд нездешним, он ласкал обнажённого мальчика, который легко обнимал его за шею, он гладил его грудь, потом руки опускались все ниже. Никто, естественно, не обращал на эту пару никакого внимания, все были слишком увлечены и возбуждены до крайности и потому, наверно, не сразу заметили, как стремительно ворвалось утро. И сразу же исчезли амфоры с вином, и фрукты, и запах розового масла, и Древняя Греция превратилась в Москву. Свет из окон нарастал, последние посетители разъезжались, забирая с собой найденных любовников, и молодой древний грек обмяк и почти лежал в кресле без сил, полузакрыв глаза…

Вот такая вот поэзия, понимаешь, ждала меня в «Трёх обезьянах» – который тогда был расположен неподалеку от метро «Цветной бульвар», рядом с магазином, где на витринах были выставлены чучела лисиц, волков и ещё каких-то невиданных животных. Неплохое соседство!

Разумеется, никакой вывески, массивная чёрная дверь, глазок, постороннему не попасть, только члену. В «Трёх обезьянах» уже тогда была жесточайшая карточная система, и золотые карты имели около двух тысяч самых богатых столичных геев.

– Смотри, вон идёт миллиардер А. – дёрнул меня за рукав Никита. – У него все есть: виллы, пароходы, нефтяные скважины. Но главное – целый гарем мальчиков!

За владельцем пароходов действительно в зал вошли то ли шесть, то ли семь юных красавцев. Вскоре на их лицах появилась озабоченность: миллиардер с маниакальным упорством стал кружить по залу, явно выискивая кого-то новенького. Через полчаса у него на коленях сидел мальчик поистине фантастической красоты. А оставшийся временно не у дел гарем в полном составе отправился в бар…

Начался стриптиз у столиков. Очень красивые мальчики (все – студенты циркового училища, объяснил Никита) вытворяли такое, что могли бы возбудить даже египетскую мумию – если бы она при жизни была геем. Сначала на небольшой концертной площадке мальчики стали художественно раздеваться, ласково поглаживая себя в такт музыке. Вскоре они остались в ослепительно белых трусиках и таких же носочках. Далее началось самое интересное: мальчики отправились в народ, разогревать публику поглаживанием её (публики) эрогенных зон. Я смотрел на эту процедуру, бедный провинциал, разинув рот, и тут ко мне подошёл некий Сашенька, буквально подкрался сзади по-кошачьи. Пока я обалдело таращился на его сверкающее безволосое тело, он натренированным движением запустил руку куда не нужно, а второй рукой залез под пиджак, и вообще действовал весьма настойчиво, видимо, надеясь на обильное угощение. Никита издал какой-то неодобрительный звук, мальчик тут же отреагировал, вытащил наконец руку из моих штанов и медленно, как белая лебедь, поплыл дальше. Мужчина за соседним столиком возбудился на Сашеньку чрезвычайно: он долго мял его, тискал, целовал и усиленно смотрелся в его пупок, как в зеркало, видимо, надеясь отыскать там что-то очень важное для себя. Думаю, он не оставил Сашеньку и дальше, и один из стриптизеров неплохо провел ночь после того, как отработал обязательную программу…

– Имей в виду: почти все великие люди были геями! – торжественно объявил мне Никита. – Роман Виктюк, Чайковский, Рембо, Оскар Уайльд, Филипп Киркоров…

– Что – и он тоже? – изумился я.

– Представь себе! Сейчас все наши знают историю, как он пытался снять в ресторане официанта, а тот пошел в газету и все рассказал…А Рим! А Древняя Греция! Там даже все боги этим занимались!

– Не может быть!

– Зевс любил Ганимеда, Аполлон – Кинира, Закинфа, Гиацинта, Адмета, Форбанта, Гиласа, Кипариса, Амикла, Троила, Бранха, Тимния, Пароса и Орфея, – на одном дыхании выпалил Никита. – Дионис любил Лаонида, Ампела, Гименея…

– Хватит-хватит! – взмолился я. Верю! Сколько времени ты это учил?

Никита удовлетворённо откинулся на подушки. Ночь явно удалась на славу.

Ранним утром мы пошли в «Кристалл палас». Это было незабываемо. Никита играл по маленькой, а я крупно, и мне всё удавалось. Я ставил на числа, и они регулярно выпадали, а цвета и колонны вообще угадывал с запредельной точностью. Через два часа моя тысяча долларов утроилась. Глаза после бессонной голубой ночи слипались. Ну, ещё один бросок – и всё. Я решил поставить пятьсот на число. Одно число!

– Что сейчас выпадет? – спросил я у Никиты. Тот нежно улыбнулся мне. Кажется, семёрка, – сказал он. Я поставил пять стодолларовых фишек и закрыл глаза. Шарик забегал.

«Номер семь», – объявил дилер. Я не верил своему счастью. Я посмотрел на Никиту, он был тоже счастлив, и я вдруг заметил, какой он красивый, трогательный, замечательный.

Не знаю, что на меня нашло. Я обнял Никиту и нежно поцеловал его в губы. Он ответил, губы были сладкими, и целовался он прекрасно.

Дилер оставался абсолютно невозмутим, а игроки, стоявшие рядом, застыли в немой сцене «Ревизора». О, я их понимаю: в десять утра стоят у рулетки и исступленно целуются два молодых человека. И не могут друг от друга оторваться! И не обращают никакого внимания на все происходящее!

Не знаю, сколько длился этот поцелуй. Вполне возможно, он мог бы войти в книгу Гиннеса как самый долгий поцелуй в казино. К чести менеджеров «Кристалла», никто из них и бровью не повёл и не мешал нам предаваться своей страсти.

Наконец мы отлепились друг от друга, я забрал свой выигрыш и мы пошли на выход.

Подозвали машину. «Мы едем в лучшую гостиницу! – распорядился я. – Всё равно какую, главное подороже!» Всю дорогу мы продолжали неистово целоваться. Водитель пару раз чуть не потерял управление и доставив нас, заломил тройную цену. Я с радостью заплатил…

А буквально через две недели отец Никиты, военный, получил назначение на юг, и увёз всю семью с собой. Мы с Никитой ещё долго звонили ночами друг другу, писали трогательные письма, но так больше и не встретились.

Не страшно потерять ориентацию, если она нетрадиционная

(Еще одна статья для моего журнала. Категорически отвергнута учредителями как дискредитирующая имидж издания)

Признаюсь вам честно: к геям я испытываю самые трепетные чувства. Я их люблю любовью брата – а может быть еще сильней. Меня колбасит и переворачивает, когда, например, в том же Дагестане официально запрещают концерты Бориса Моисеева. Разумеется, реагируя на письма возмущенных трудящихся. Мол, певец оскорбляет их культурные традиции. Круче гор могут быть только горцы. Все, понятно, как один, с традиционной ориентацией.

Спросите меня, какие самые главные достижении цивилизации были в недавно ушедшем двадцатом веке. Пожалуйста, спросите! Изобретение компьютера? Мобильного телефона? Полет человека в космос? На мой непросвещенный взгляд, самое главный успех 20 века – это обретенная многими людьми свобода однополой любви. Не везде, разумеется – в самых передовых странах. России это по-прежнему не касается.

В старой доброй Англии официально разрешают однополые браки, и это настоящая революция. В Америке, Швеции или Италии геи и лесбиянки – простите за банальность – давно уже чувствуют себя обыкновенными гражданами. А у нас – все еще каменный век. Возьмем ту же политику, как концентрированное выражение экономики. Мнимая поддержка кандидата сексменьшинствами давно является у нас одним из самых популярных приемов черного пиара. Хотите, чтобы вашего соперника не выбрали? Организуйте листовку или выступление лиц нетрадиционной ориентации в его пользу. Это покруче, чем поддержка чеченской диаспоры, Партии нацистов – любителей пива, и общества друзей Чубайса.

Еще во время президентских выборов 96 года по ОРТ много раз крутили репортаж о якобы прошедшей в Питере пресс-конференции геев жуткого вида, которые активно агитировали за Явлинского. Разумеется, никакой пресс-конференции на самом деле не было. Многократно этот же приемчик был повторен на региональных выборах: голубые агитировали за «дорогого Сереженьку Лисовского», и за Клементьева в Новгороде, и за много кого.

Потом некая неизвестная и абсолютно нетрадиционная организация выступила с грандиозной инициативой: выдвинуть тогдашнего премьер-министра Касьянова в президенты. Любопытно, кто его заказал. А бедного Касьянова скоро сняли.

Кого мочить дальше будем? Выбор голубых в качестве новой мишени весьма вероятен. В условиях, когда политическая жизнь в стране давно дала дуба, партии ручные, как кошки, а оппозиционные лидеры – дистанционно управляемые, бороться с какими-то идеологическими взглядами невозможно, в силу тотального отсутствия присутствия любых взглядов, кроме путинского прищура. А значит, искать противника могут начать в других областях – культурной, сексуальной…

То, что Владимир Владимирович геев недолюбливает, это понятно: в органах других не держали. Поэтому неудивительно, что кремлевские небожители уже несколько лет назад решили бросить пробный камень в любителей мужчин. И тогда довольно пассивный лидер фракции «Народный депутат» Геннадий Райков вместе с товарищами внес в Думу законопроект «О привлечении к уголовной ответственности за мужеложество». Авторы предложили срочно вернуть нормы старого Уголовного Кодекса, по которому «противоестественное удовлетворение половой потребности мужчины с мужчиной» каралась сроком до пяти лет. Причем нардепы проявили удивительную осведомленность. По их мысли, запретить надо только анальный секс между мужчинами, поскольку он, по информации Райкова, «наносит огромный ущерб здоровью». А оральный – это ничего, можно. Кроме того Райков потребовал, чтобы Дума голосовала поименно – чтобы все видели, «кто есть кто». И хотя следом депутат от ЛДПР Митрофанов, спохватившись, внес аналогичный законопроект против лесбиянок (предложив срок абсолютно детский, от двух до пяти) затмить активно взошедшую на сексуальной ниве звезду Райкова ему не удалось.

К Геннадию Ивановичу бросились корреспонденты, и он принялся без устали агитировать за здоровую любовь. Оказывается, «Народный депутат» всерьез обеспокоился проблемой поднятия духовности и патриотизма русского народа, чему мешают голубые, окопавшиеся во всех сферах – и в Думе в том числе. Согласно Райкову, лечение гомосексуалистов невозможно, поскольку это даже не болезнь, а обыкновенная распущенность. Значит, их надо сажать. Тогда можно будет спокойно ходить по улицам – в том числе и вдоль знаменитого скверика Большого театра, где сейчас даже зимой отмороженные геи нагло пристают к прохожим. Короче, все они головорезы, и в штанах у них обрезы.

У самого Райкова ориентация единственно правильная – патриопутинская. «Мне понравилось выражение президента, что он готов задушить собственными руками», – охотно цитирует он своего кумира…

Отдельно нардепы прошлись по голубым экранам и прессе, которые занимаются «пропагандой сексуальных извращений, гомосексуализма и лесбиянства» среди подрастающего поколения. Все это, разумеется, надо тоже запретить…

Фактически на абсолютно пустом месте, как фантом, возникла абсолютно свежая тема – для проверки, насколько наше общество готово кого-то мочить. В любой демократической стране, включая Сенегал, такие предложения, высказываемые в 21 веке, вызвали бы сомнения в умственных способностях говорящего. Но мы-то с вами находимся в демократической России!

Мочить готовы? Всегда готовы!

Между прочим: советские люди всегда относились к гомосексуалистам несколько хуже, чем к прокаженным – в лучших традициях немецких товарищей тридцатых годов. По данным всесоюзного опроса ВЦИОМ, проведенного в ноябре 1989 года, на вопрос «Как следовало бы поступать с гомосексуалистами?», 33 процента ответили, что их надо «ликвидировать». 30 процентов милостиво высказалось за «изоляцию», 10 процентов любезно согласились предоставить их самим себе, и только 6 процентов хотели «помогать»…

Через десять (!) лет тот же ВЦИОМ задал другой вопрос: следует ли разрешать баллотироваться в ГосДуму кандидатам с нетрадиционной сексуальной ориентацией? «Да, они имеют право» – ответило 23 процента. Еще 17 процентов затруднились. Зато 60 процентов заявили, что допускать к выборам этих безответственных лиц нельзя ни в коем случае…

О чем это говорит? Да о том, что в России по-прежнему и дураки, и дороги чудовищно непроходимы. Что мы по-прежнему не оставляем человеку право на свою личную жизнь. Что мы такие же демократы, как папуасы Банановых островов. Что личную свободу мы понимаем прежде всего как свободу пописать в чужом подъезде.

Кстати, одним из немногих, понимаешь, россиян, чудовищно терпимо относящихся к секс-меньшинствам, был Борис Ельцин. Об этом говорит следующая история, рассказанная мне человеком из его близкого окружения. Однажды Ельцин собирался подписать указ о назначении очередного министра и пригласил его к себе.

– Борис Николаевич, должен вам признаться, что я гей, – первым делом заявил не в меру честный кандидат.

– Как это? – удивился президент.

– Ну, голубой…

Ельцин задумался.

– Это пидарас, что ли?

– Так точно, пидарас, Борис Николаевич!

Воцарилось тягостное молчание.

Президент России не лезет в постели к своим гражданам! – наконец торжественно объявил Ельцин. И подписал указ…

Остальные властители России, разумеется, были гомофобами. При Сталине в 1933 году появилась знаменитая 121 статья УК, гарантирующая до восьми лет лишения свободы. Большевики, ненавидевшие сексуальность, не могли позволить гражданам заниматься тем, что не оправдано репродуктивной функцией. Статья применялась довольно активно: за полвека каждый год по ней шли в тюрьмы и лагеря более тысячи мужчин…

Гомосексуальная тема позорно прозвучала на знаменитой выставке авангардистов в московском Манеже – когда Хрущев публично назвал выставку «говном», а художников – «пидарасами».

 Вот как описывает эту историческую сцену художник Леонид Рабичев. Тринадцать художников стоят около своих картин, входит Хрущев со свитой, они начинают аплодировать. Никита Сергеевич молчит пару минут, затем громко, с ненавистью говорит: «Говно!». Потом, подумав, добавляет: «Пидарасы!» Суслов кричит: «Задушить!» Шелепин, Мазуров, Фурцева кричат: «Арестовать их! Уничтожить! Расстрелять!» Хрущев подходит к автопортрету Бориса Жутовского. «На два года на лесозаготовки», – приказывает он. Вдруг кто-то обращает внимание на художника Алексея Колли и кричит: «Вот живой педераст!» Члены правительства и члены идеологической комиссии окружают его и кричат: «Живой педераст! Живой педераст!»

 А вот что вспоминает скульптор Эрнст Неизвестный. Входит Хрущев, интересуется, кто тут главный. Ильичев, курировавший в ЦК искусство, показывает на Неизвестного. «Ты пидарас?» – интересуется Хрущев. «Нет, – говорит Неизвестный, – дайте мне девушку, и я сейчас это докажу!» Хрущев доволен и начинает слушать, как Неизвестный рассказывает о величии Пикассо.

В итоге Хрущев говорит: «В этом человеке есть дьявол и ангел. Дьявола мы уничтожим, а ангелу поможем». Аминь.

 Особо отметим невыносимую пошлость фразы о девушке, которую позволил себе Неизвестный. В этом диалоге Хрущев с его ангелом и дьяволом выглядит почти художником, а скульптор – жалким пошляком. Ужасно, что он предпочел оправдываться именно таким, бесконечно унижающим себя образом. Ужасно, что он готов демонстрировать на людях самое интимное и сокровенное, чтобы доказать, что он абсолютно такой же…

 Но удивительно даже не это. С тех пор прошло несколько эпох. В цивилизованном мире никому в голову не придет оспаривать право человека на свободу выбора – в том числе интимного. У нас все наоборот: предложения ликвидировать эту свободу проходят на ура.

 Как говорил Уинстон Черчилль: «Невозможно добиться, чтобы английский суд присяжных вынес приговор за однополую любовь. Половина присяжных не верит, что нечто подобное физически возможно, а вторая половина сама этим занимается».

 Однако не удивлюсь, если наши присяжные, уже прославившиеся на весь мир чудовищно странными решениями, еще будут активно осуждать и геев, и лесбиянок. Во всяком случае, подавляющее большинство россиян продолжает считать однополую любовь чем-то ужасно постыдным…

Жерар в костюме Адама

На ловца тел человеческих, как известно, и зверь бежит. Вскоре после моего трогательного прощания с Никитой наш журнал, единственный в городе, удостоился чести быть приглашенным на очередной Московский кинофестиваль. Разумеется, я решил ехать сам. Дело в том, что я давно уже поставил себе цель строчить статьи по максимуму, чтобы выдаивать собственный гонорарный фонд, как усердная фермерша любимую корову-рекордсменку. Бывали номера, когда из двадцати статей мне удавалось отписать добрые пятнадцать штук, скрываясь под разными женскими, мужскими и трасвеститными псевдонимами – и разумеется, выплачивая себе удвоенную генеральную ставку.

А уезжать я мог абсолютно в любое время и на любой срок, поскольку на хозяйстве оставалась ответственный секретарь Галина Власьевна – пышущая энергией, круглая, как откормленный Колобок, женщина абсолютно неопределяемого возраста и чрезвычайно веселого нрава. Когда-то Галина Власьевна, блестяще окончив филфак, активно тусовала в разных интересных местах, где собиралась ленинградская творческая элита. По ее собственным словам, Власьевна неоднократно и не без удовольствия пила, ела и спала с Довлатовым, Бродским, Горбовским, Рейном, еще добрым десятком тонких лириков и даже одним толстым физиком, ближайшим соратником Алферова. Приходя в журнал, Галина Власьевна смачно затягивалась «Беломориной» и тут же начинала травить свои бесчисленные, как сказки Шахерезады, любовные истории, послушать которые сбегались менеджеры с соседних этажей. Конечно, иногда она повторялась, но самые главные детали всегда были новые. Так, в одном случае Довлатов оказывался очень сильно пьян, а в другом еще не совсем, иногда с Бродским она проводила около года, иногда выгоняла его после первой же совместной спалки, а раз даже прозрачно намекнула, что ее сын Петенька – продукт их совместного творчества. Этот Петенька, меланхоличный интеллигентнейший юноша, любил километрами и абсолютно ни к месту цитировать Мандельштама. Служил он пресс-атташе у одного крупного преступного авторитета, чем Галина Власьевна необычайно гордилась.

Короче говоря, имея такого чрезвычайно ответственного секретаря, я понимал, что в свое отсутствие могу быть за журнал абсолютно спокоен.

Прибыв в Москву, я узнал, что почти в одно время со мной на фестиваль в качестве почетного гостя прибыл Жерар Д. – блестящий французский актер, миллионер, страстный игрок в рулетку, спустивший однажды в каком-то парижском казино ровно миллион долларов. Будучи ярым поклонником Жерара, отсмотрев чуть ли не все фильмы с его участием, я понял, что это мой шанс и стал приставать к организатором по поводу интервью.

Разумеется, от меня отмахивались, как от сумасшедшей мухи – мол, не будет всемирная звезда разговаривать с провинциальным журналистом в старых ботинках из кожезаменителя и постоянным запахом коньяка!

И вот выхожу из гостиничного номера и вижу: громадный Жерар, в сопровождении переводчицы, держась за нее и за стеночку, медленно, но неуклонно, движется в направлении своего люкса.

В три прыжка я оказался перед ними.

– Простите, месье, вы не могли бы дать небольшое интервью для нашего журнала?

Переводчицу буквально перекосило, а актер безуспешно пытался ставить ключ в замочную скважину.

– Вы что, молодой человек, не видите, месье Жерар нуждается в отдыхе.

– Немедленно переведите ему мою просьбу! – сказал я максимально толстым голосом.

Переводчица что-то залопотала по-французски, Жерар злобно глянул на меня своими поросячьими глазками и продолжал сражение с дверью, которая, очевидно, решила стоять насмерть.

– Дайте попробую! – нагло сказал я.

Вынув ключ из огромных лап звезды, я повернул его. И тут произошло нечто странное. Сверкая глазами, Жерар вдруг с силой толкнул меня в номер, и следом ввалился сам. Переводчица осталась за бортом, что меня чрезвычайно огорчило – ведь я не знал по-французски ни слова, а актер, насколько мне было известно, терпеть не мог английского.

Обстановка в номере напоминала Содом и Гоморру. На роскошном ковре валялись перевернутые пепельницы, выплюнувшие огромное количество окурков. Везде громоздились оригинальные икебаны, состоящие из пустых бутылок самых разных размеров. Огромная постель, разумеется, была не застелена, и на одеяле зачем-то красовался невероятно огромный букет алых, уже основательно подвядших роз.

Жерар (видимо, прирожденный дипломат) сильно пихнул меня в плюшевое кресло, так что я буквально в него впечатался, как муха в янтарь, а сам уселся напротив и достал бутылку коньяка.

Выпили по первому стакану, потом и по второму, третьему и четвертому – в тягостном молчании. А дальше случилось удивительное. На чистейшем русском языке я стал рассказывать Жерару о своей несчастной игроцкой судьбе, о любовниках Ирины Власьевны, о потерянном навсегда Никите, об Оле, которую я продул в казино. А Жерар по-французски утешал меня, что он тоже очень часто крупно проигрывает, и даже недавно заложил свое поместье с виноградниками в Провансе, что он устал от своих бесчисленных романов и от своего вечного амплуа героя-любовника…

Мы оживленно общались, жестикулировали, иногда даже кричали и без перерыва пили вкуснейший коньяк. Наконец Жерар встал и нетвердой походкой поплелся в ванную. Я, как натуральная сомнамбула, последовал за ним. После нескольких неудачных попыток актер содрал с себя майку и джинсы и плюхнулся в джакузи, по-кошачьи урча от удовольствия.

– Присоединяйся, малыш, – ласково сказал мне Жерар по-французски. – Места хватит!

На полу ванной стоял ящик с шампанским. С треском открыв бутылку, он направил на меня пенную струю, будто я загорелся синим пламенем, и мне срочно требовался огнетушитель.

Сбросив одежду, мгновенно пропитавшуюся сладким шампанским, абсолютно не ведая, что творю, я отважно полез в джакузи – и тут же попался в крепкие объятия Жерара…

Нет-нет, я умолкаю. Я всегда мечтал написать порнографический роман, стать Мопассаном 21 века, но явно не сейчас, мой роман от меня не уйдет. А это просто целомудренное повествование о моей жизни – бестолковой жизни помешанного игрока. Поэтому – никакого секса, тем более нетрадиционного!

…Мы с Жераром резвились как малые дети, обливались шампанским, нежились в прозрачной воде. Сколько продолжалась эта оргия, понятия не имею. Наконец в дверь стали активно тарабанить. Жерар, чертыхнувшись, с неожиданной легкостью выпрыгнул из джакузи и в костюме Адама пошел открывать, а я остался нежиться в теплой ванне, ласкаемый нежными струйками воды.

В приоткрытую дверь я увидел, что в номер ввалилась целая толпа иноземного вида граждан, возглавляемая все той же переводчицей. Вздохнув, я вылез из джакузи, и схватив первое попавшееся полотенце, вышел в гостиную. Лицо переводчицы не выразило никаких эмоций – такой выдержке могла бы позавидовать даже статуя.

– Месье Жерара срочно ждут на открытии фестиваля, – сказала она, глядя куда-то поверх меня. – Эти господа – его личный массажист, стилист и парикмахер, – должны немедленно привести месье в порядок. Думаю, вам сейчас лучше на время покинуть номер. У вас еще будет время для встреч.

Я взглянул на Жерара – он был явно раздражен непрошеным вторжением.

– Прости меня, Мишель, – сказал он. – Я бы с удовольствием провел с тобой в этой ванне целый день. А потом мы бы пили коньяк и болтали о рулетке. Но мне надо идти на этот чертов фестиваль. Господи, как они все мне надоели!

– Конечно, месье Жерар, я все понимаю, – отвечал я, – мне все очень понравилось. Спасибо за коньяк и шампанское. Надеюсь, мы с вами еще когда-нибудь встретимся…

На негнущихся ногах я добрел до своего номера, и мгновенно свалился спать, не сняв даже ботинки. Проспал я ровно сутки. А когда проснулся, то узнал, что Жерар уже улетел во Францию.

На открытии он, идя по сцене, дважды садился на пол – но зрители охотно простили это своему любимцу и встретили его бурными аплодисментами, плавно переходящими в овацию…

Понятное дело, статью о кинофестивале я так и не написал.

Роман с Виктюком

Однако: образовавшуюся дыру в журнале нужно было чем-то срочно штопать. На мое счастье в Питер в очередной раз нагрянул Роман Виктюк.

О, это мой самый любимый режиссер всех времен и народов!

Его коллекция цветных пиджаков и жилеток, его сочный мат, его роскошная квартира с видом на Кремль и Думу одновременно, его имидж Данко отечественной гей-культуры и весьма малосимпатичная гомосексуальная свита, его чечирки и манюрки, его ежеминутный эпатаж, его милая привычка внезапно переходить на украинский и обратно, его безотказность в билетах для абсолютно чужих, его сладко-развратная эстетика, его любовь к актерам в целом и к обнаженным торсам в частности – все это, конечно, не главное.

А главное – это его спектакли, которые по-прежнему есть. Несмотря на. Вопреки. Наперекор.

Едва ли не все критики уже десять раз подряд написали о конце Виктюка. Но золото на голубом оказалось лучшей пробы.

Преданнейший ученик Виктюка Ефим Шифрин как-то сказал с грустью: «Дружить с ним, разумеется, невозможно».

И это верно, и это правильно. Как любого гения, Виктюка возможно только любить.

Дыша мощнейшим недельным перегаром, я с самого утра поплелся отлавливать Виктюка в гостиницу «Октябрьская», где он остановился. В номере помимо Романа Григорьевича зачем-то присутствовал пожилой гей с благообразным лицом. Он жадно смотрел на Виктюка, как юный ученик художественного училища на безрукую Венеру Милосскую.

Несмотря на неприлично ранний час, Виктюк был добр и очень благожелателен. Пообщавшись с ним пять минут, я чувствовал себя так, будто общался с этим человеком последние сто лет.

Интервью? Никаких проблем – сказал Роман Григорьевич. – Только давайте сначала немного погуляем по городу.

Оказалось, Виктюк очень любит ходить в Питере по книжным магазинам. Вот мы с ним и ходили: сначала поехали на Горьковскую, где продаются философия, психология и эзотерика. Скупились, как говорят на Украине, по полной программе. Потом отправились в Дом Книги. А потом просто гуляли по Невскому. На зависть прохожим Виктюк любезно держал меня под ручку и вообще был в отличном расположении духа.

 Цветочек зла

 (весьма откровенное интервью с Виктюком, которое вызвало большой ажиотаж среди наших читателей)

– Роман Григорьевич, вы как-то назвали себя цветочком перестройки, который вырос на нетрадиционной почве…

– Отстань!

– Вот разрешите на эту безусловно свежую тему несколько вопросов. Это ведь проповедь гомосексуальной любви, не так ли?

– Я тебе говорю – отстань! Ты что, сумасшедший?

– А женщины, которые объявляются низшими существами, сидят и аплодируют собственному унижению…

– Послушайте, этот человек – сумасшедший!

Да, они аплодируют, и в этом их защита! Потому что внутренне убеждены, что они все равно лучше. И потом, они окунаются в ту эстетическую магию, которая витает вокруг самой идеи, в пары ауры, которая есть над всем этим. И когда происходит взаимодействие четырех тел мужчин – артистов, они входят в транс и соединяются с ними…

– Роман Григорьевич, помилуйте! Я же все видел десять раз: там в финале соединяются только четверо красивых мужчин и еще кукла драматурга Жене. И выстраивается четкая система ценностей: в самом низу любовь к женщине, а в самом верху – гомосексуалы…

– Отстань, тебе говорят!

На самом верху – андрогинная структура.

– Как это?

– Когда верх – это кентавр, а низ связан с женским началом. Это идеал человека 21 века, о котором еще Бальзак в свое время написал…

Вся беда театральной школы в том, что она учит женщину быть женщиной, а мужчину мужчиной!

– А нужно наоборот?

– Мужчина силен своей мягкостью, а женщина – силой.

– Не может быть!

– А актер – это прежде всего воображение, благодаря которому он из своего тела может лепить кого угодно!

– И тем не менее… Вы, конечно, знаете, что для наших геев этот вечнозеленый спектакль как свет в окошке. Почему они его так воспринимают?

– Откуда мне знать? Это веяние времени. Сейчас на планете происходит странная вещь. Сексуальные меньшинства – это как раз мужчины-натуралы. Их надо защищать и спасать, поскольку они становятся редкостью! И вибрация их организмов даже для них самих не становится предметом их осознания.

– Извините, я не совсем понял насчет вибрации.

– Или, например, тема онанизма… Это на самом деле тема человеческой самодостаточности – когда ты можешь в одну секунду в себе как в капле росы соединить все наслаждения мира. И она входит уже не только в руку и в большую или маленькую чечирку, которая используется для этого. Она в головы входит!

Есть для меня такое жуткое знамение – когда я прихожу на дискотеки и вижу, что пятнадцатилетние мальчишки уже не держатся за противоположную особь. Стоит такой мальчик по три часа сам с собой, качается и стучит, не меняя темпа. Это тот же самый онанизм!

– Только под музыку…

– Наконец природа дала возможность человеку понять, что он самодостаточен. Ему не нужна ни литература, ни знания, ни друзья, ни секс оральный или анальный. А я помню, книжки писали, что онанизм – это начало импотенции, и что это такая гадость – а дети все равно дрочили!

Свято место без бюста не бывает

– Знаете, Роман Григорьевич, я согласен с вами, что бы вы ни сказали. Потому что спорить с гением – это как-то неприлично.

– Ты что, сумасшедший?

– Так ведь еще Раневская закричала: «Этот мальчик – гений!», когда вы в Гамлете предложили ей роль могильщика…

– Ну да, сказала, это правда!

– А руководительница драмкружка утверждала, что в вас воплотились души Пушкина, Франко и…

– Шевченко!

– Вот-вот! Вы с ней согласились?

– О чем ты! Мне было тогда четырнадцать лет, какое там изучение поэтических произведений! Я ей верил, она говорила очень убедительно, потому что сама свято верила, и была в этом смысле святым человеком.

– Сейчас вы по-прежнему согласны с ее мнением?

– Что ты, не сходи с ума! У меня как-то был прямой эфир во Львове, звонит молодой голос и спрашивает: у нас есть памятник Франко, есть памятник Шевченко, а где будет ваш?

Вот и думай, как выкрутиться! Если показать, что этот вопрос тебе ужасно нравится, будешь выглядеть человеком очень самонадеянным, абсолютно без самоиронии…

Я сказал, что все зависит от мэра города, с которым, кстати, я дружу – мол, он предлагает поставить памятник в самом центре город, на площади Галицкой, где я жил и где сейчас живут мои родственники. И когда я это сказал, то сам не выдержал и расхохотался.

– А юмор в чем?

– Юмор в том, что там стоит колоссальное дерево, которому очень много лет. И я думаю, никто не решится спилить его, чтобы поставить мне памятник.

– А я думаю, вы недооцениваете любовь земляков. Вы же там национальный герой!

– Отстань, тебе говорят!

Во Львове есть моя скульптура, у входа в картинную галерею. Раньше там Ленин стоял.

– То есть вы заняли его место.

– Сам ты занял! Я после был. Правда, не знаю, что с этой скульптурой сейчас. Может, ее они меня в подвал отправили, в запасники.

– А как насчет музея восковых фигур?

– Ну что ты, о чем, это же смешно! Знаешь, я честолюбивый человек, я мог в четырнадцать лет видеть во сне театр, куда я приезжаю главным режиссером, такой красивый, с лонами…

Но всему же есть предел! Когда я прихожу домой – а живу я на улице Горького, я каждый раз думаю, что двери будут опечатаны. Потому что не может у Виктюка быть в одном окне Дума, а в другом – звездный Кремль. Трудно представить, да?

У меня два балкона торчат в разные стороны, а уж какие соседи за стеной, я вообще молчу.

Или, например, мог ли я мечтать, что в Москве будет здание, где написано «Театр Романа Виктюка» – это такой абсурд для меня! Каждый раз пытаюсь незаметно подойти, что это как бы не обо мне написано…

Я тут недавно опаздывал на репетицию. Ну, у меня театр метров двести от метро, а тут как раз троллейбус. Я сажусь, понятное дело, взять билет не успеваешь, даже если очень хочешь.

– А вы не очень хотели по обыкновению…

– Наши артисты никогда не берут билет. Также поступил и я. Смотрю: три таких бандитского вида контролера стоят со знаками и проверяют билеты. А средняя дверь в троллейбусе так открывается, что если посмотреть, то увидишь надпись «Театр Романа Виктюка». И вот они трое на меня прут, и я, ни слова не говоря, показываю жестом таким повелительным. Они поворачиваются, потом говорят: это он! И я спокойно вышел, безбилетником проехал, понимаешь!

Но оказалось – мне потом артисты сказали – это были фальшивые контролеры, их милиция поймала. Так что Виктюка даже бандиты знают!

Марию Ивановну не хочу!

– Мне один ваш знакомый рассказывал другую, не менее увлекательную историю. В какой-то итальянской гостинице Виктюк перед отъездом решил взять один из двух роскошных махровых халатов. Приходит в номер, а к оставшемуся приколота записка: «Хотите взять другой – заплатите за оба». То есть, не всегда срабатывает…

– Это было в Америке, в Сан-Франциско. Да, висели два халата в номере. Я просто знал, что Сережа Параджанов очень любит носить из буржуазного мира вещи – полотенца, простыни…

Он, кстати, тоже взял халат. Едет в машине – а за ним полицейские! Он тут же его выбросил. Ну, полицейские халат подобрали, догнали его и вернули, потому что ехали совсем по другим делам.

– Подождите, Роман Григорьевич, я как-то запутался в этих халатах, и не понял, при чем тут Параджанов…

– Что тут путаться, отстань!

– Хорошо, вернемся к вашей всемирной популярности. По Москве гулял слух, что вы наняли человека, на пятьсот долларов в месяц, который звонит вам каждый день и полчаса рассказывает, какой Виктюк гениальный. Трудность его задачи состоит в том, что Виктюк категорически запрещает повторяться…

– Я слышал эту байку, это брехня полная! Это безумные совершенно люди придумали.

– Вас такое огорчает?

– Да пусть придумывают! Но мне действительно многие звонят – это факт. Вот буквально три дня назад звонок из Свердловской области: девушка говорит, что когда видит меня по телевизору, плачет от радости.

– Восхитительно!

– Это ужас просто! Она говорит, что все время со мной общается. Мол, иногда я ей отвечаю, иногда иронизирую, иногда отмахиваюсь, но она такая терпеливая, что все равно ко мне пробивается…

А другой человек, экстрасенс из Новосибирска, сделал снимки, прямо с телевизора, прислал мне и доказывает, что вокруг меня какое-то свечение. Он даже карандашом его очертил и написал, что это либо моя энергетика, либо ангелы-хранители.

– Приятная альтернатива!

– Вот такие удивительные люди! Если меня не поддерживает с утра музыка, то вот эти люди звонят, контактируют на расстоянии.

– Вы как-то сказали, что ваши любимые авторы тоже с вами контактируют – к примеру, Гоголь…

– Конечно, а что тут такого? Когда я снимал «Игроков», он был несколько секунд на съемочной площадке. Была Марина Цветаева, когда мы с Аллой Демидовой записывали программу на телевидении. Я всегда подозревал в Марине Ивановне два начала – темное и светлое – и пытался средствами видеоряда это показать. Она очень этого не хотела, возмущалась, вмешивалась настолько, что мы с Аллой даже остановились. Мы не могли снимать…

– Вы говорите это, разумеется, на полном серьезе?

– А ты разве не знаешь – недавно был открыт восьмой атом водорода?

– И что?

– И ничего! Это научно подтверждает существование второй реальности. Она постоянно с нами, нужно просто уметь пеленговать ее сигналы…

Мы за сценой не постоим!

– Рискну предположить, что вы были весьма нестандартным ребенком…

– Да, я всегда выделялся. По рабоче-крестьянским праздникам нас водили на демонстрации, и я – единственный! – ни разу не носил вождей. Я обматывал руки бинтами, капал на них марганцовкой и говорил, что ранен и вождя не удержу.

Помню, поехал в пионерский лагерь под Киев. Там было полторы тысячи ребят из Восточной Украины и один бандеровец Виктюк. Я быстро сколотил группу товарищей, поставил пьесу из партизанской жизни. Они изображали коммунистов и комсомольцев, а я играл немецкого офицера, который их ловил и потом пытал.

Разумеется, пытал я очень хорошо – с недетской страстью, с полной самоотдачей. Весь лагерь гадал – всерьез это я или понарошку? Кончилось все тем, что в меня влюбилась тринадцатилетняя дочка начальницы лагеря и упросила маму оставить меня еще на одну смену. Я возобновил спектакль, и в меня влюбились еще три девицы. Я назначал свидания всем четверым и везде успевал…

Сейчас, когда у нас гастроли в Киеве, они обязательно выходят на сцену, все вместе, дарят цветы. А недавно прислали свою групповую фотографию – на память.

– То есть, ваш театральный роман начался очень рано?

– О чем ты говоришь! Я был, как сын полка, сыном Львовского оперного театра. Все знали, что это чей-то ребенок, потому что я постоянно торчал за кулисами, на сцене. Было мне лет десять. И вот в один прекрасный день смотрю: какие-то ребята моего возраста идут куда-то в маечках, белых тапочках, белых носках, заходят в класс, звучит музыка, преподаватель с ними занимается… А я все это уже видел на сцене, в исполнении замечательных взрослых артистов. И в один прекрасный день я привел себя в такое волевое хореографическое состояние, вошел в этот зал и встал, разумеется, первым. И когда начался экзерсис, педагог абсолютно не понимала, кто пришел.

А самое страшное, что я все делал по-своему, поскольку был очень гибкий и все эти броски делал лучше, тем те, кто занимался. И вот она один раз мне сделала замечание, другой – я как будто не слышу. И тогда она меня ударила по ноге, довольно больно. Реакция была незамедлительная – я просто ушел. И потом я как бы всю жизнь пытался ей доказать, что ее удар был несправедливым, что я мог танцевать, мог стать хореографом, если бы мной кто-нибудь занимался.

И вот однажды, она была уже совсем старенькая, я пришел к ней с огромным букетом цветов. Она застеснялась: вы мой любимый режиссер, это я вам должна цветы преподносить…

Я говорю: нет, с вашей стороны это был такой священный удар, он вызвал во мне ответные реакции, которые заставляли вести с вами диалог. И она мне говорит: но ведь этого же не было! Этого не было! Я не могла вас ударить, я гения отличаю сразу… 

Смотрит в книгу – видит Грига

– Вот-вот: опять «гений»!

– Отстань!

Цыганка в детстве нагадала мне, что я буду дирижером. Наверное, слова «режиссер» она просто не знала. И первое, что я сделал, поступив в ГИТИС – пошел в аудиторию номер один, откуда доносились удивительные музыкальные звуки. Там пели, играли на рояле, а я стоял и просто слушал. Преподаватель Галина Петровна Рождественская меня видела: дверь открывалась, закрывалась, свет от окна, и стоит такой красиво освещенный дохленький ребенок с горящими глазами… Послала помощницу спросить, что ребенку нужно. Я говорю: хочу играть!

А ты ноты знаешь? Нет. А ты когда-нибудь подходил к инструменту? Нет. Ну, тогда тебе придется подождать, на первом курсе такого предмета нет. А я все равно продолжал стоять…

И вот она меня начала учить. Каждый день! Она оставалась после занятий, и мы с ней все время играли и пели. Я спел весь репертуар мирового романтического тенора, и это было смешно – как я пел! Но она пела со мной параллельно, и мне казалось, что это пою я. Удивительно гениальный педагогический ход! Человек, который совершенно не владеет голосом, у которого нет слуха, но есть желание и безумная потребность как-то слиться с музыкой… Она проникала внутрь, пела моим голосом, как бы ей хотелось, чтобы я звучал. Понимаешь, какая жертвенность!

А я мог петь и играть двадцать четыре часа в сутки, я никогда не уставал. Студенты в общежитии написали плакат «Ромка, не играй так громко», но меня никто не выгонял из коридора, где стоял инструмент, они понимали, что это просто невозможно, и просили только, чтобы я играл тихо. Но и это было бесполезно, потому что мне казалось, что именно форте – это и есть проявление твоего подлинного желания вступить в схватку с миром!

В восемнадцать лет моим любимым занятием было приходить в музыкальные библиотеки Москвы, брать, например, фортепианные концерты Чайковского, Грига и переписывать.

Причем я ничего не понимал в этих магических иероглифах, которыми для меня являлись ноты. Мне казалось, что я, переписывая, проникаю в их тайну. И до сегодняшнего дня

Я могу выбросить все бумаги – единственное, что я сохраняю, это переписанные нотные тетради…

И Галина Петровна плакала, когда я рассказывал ей, что, когда еду из Москвы во Львов, на второй полке у меня нарисована клавиатура фортепианная, и я играю под шум поезда.

Она, кстати, была тетей Геннадия Николаевича Рождественского, грандиозного дирижера, и водила меня на все его репетиции.

– И вы наверняка дирижировали вместе с Рождественским!

– Ну, почти. У меня был один потрясающий случай. Дирижировал Кондрашин, это была запись, я стоял за толстым стеклом. Номер был сложный, построенный на какой-то странной аритмии, и я чувствовал, что исполняется все не так. И вот он поворачивается ко мне и спрашивает: ну что, не так? Я отвечаю: да, не так! После пятого или шестого раза он говорит: раз не так, встаньте сами у пульта и покажите, как надо!

Я встал за пульт впервые в жизни. До сих пор помню лица оркестрантов, такой абсолютно уничтожающий меня взгляд…

Продирижировал семь тактов, и когда закончил, эти музыканты стали мне аплодировать.

Пьес тудей

– С музыкой понятно. А вот с режиссурой – не совсем. Для меня, например, загадка, как вам в те еще годы так много позволялось…

– Много? Что?

– Даже «Манон Леско», где все виды секса присутствуют, в восьмидесятом поставили!

– А как – ты знаешь? На ТВ был самый большой начальник Лапин, а после него – Мамедов. Он был наркоман. Вызывал меня почему-то всегда, как наколется, и говорил: «Мы тобой два европэйца в этой стране»…

У меня все время была такая партизанско-окопная жизнь. Я ставил спектакли в одном театре и успевал перебегать в другой, где меня уже ждали. Пока кагэбисты бежали за мной, я был уже в следующем окопе. А у них не хватало ума бежать не за мной, а впереди, чтобы перекрыть дорогу…

Встречались форменные идиоты. Пришли однажды высокие чиновники принимать «Анну Каренину» в театр Вахтангова. А там на сцене были огромные зеркала. Я слышу, один другому говорит: «Смотри, этот режиссер прекрасно понял работу Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции». Ты можешь себе это представить?

Приняли весь спектакль без обсуждения и все твердили: как вы прекрасно поняли…

– Ну вы эту работу, разумеется, читали?

– Ты что, сумасшедший? Стану я такое читать!

А однажды я как главный режиссер должен был ставить что-то в Калинине к столетию Ленина. И вот меня вызывают в обком партии. Сидят первый секретарь, второй – а это был понедельник, в воздухе густой такой запах перегара стоит.

А у меня длинные волосы, красная куртка в черную полоску – словом, нехороший вид. Они сразу поняли, что я – не их человек.

И я рассказываю, что в Москве у меня было потрясение: в музее Ленина, хранение такое-то, полка такая-то, письмо. Клара Цеткин пишет Надежде Крупской, что Ленин, когда был там, сказал: он мечтает, как наша молодежь будет смотреть пьесу Шиллера «Кабале унд Либе».

После этого я сделал пузу. Тишина была ужасающая, я понимал, что у них в головах происходит какой-то жуткий процесс, и мне надо доставить им радость расшифровки. И я медленно, деликатно перевожу: «Коварство и любовь»… В одну секунду они замотали головами – и слышу, первый секретарь говорит второму: «Какой, бля, молодец!» Тут я тоже очень оживился и закончил словами Маяковского, что вот в комнате будем я и Ленин на стене, что-то в этом духе.

И они мне разрешили, представь! И в юбилейной афише было написано: «К столетию со дня рождения Ленина – «Коварство и любовь»…

Но, к несчастью, приехали итальянцы, в том числе Мастрояни, который написал замечательный отзыв: мол, не думал, что в Сибири – почему-то он считал, что находится в Сибири – может быть вот такое. Тут наши коммунисты спохватились и тут же меня выгнали. А вместе со мной из театра еще двадцать человек ушли.

– Какая преданность!

– А как ты думаешь! Но это еще не все, слушай дальше.

Вызывают меня в министерство. У меня было еще немного времени, и я направился к Эфросу. Узнав, куда я иду, он страшно удивился: «Как? И вы так спокойны? Когда меня туда вызвали, я три дня лежал в плаще на диване, а вы…» «А я совершенно спокоен!»

И я опоздал. Спрашиваю у секретарши, есть ли еще прием, она говорит: «Да, ждут тут одну сволочь из Калинина, а его все нет». Я говорю: это я и есть. «Что вы шутите, вы не похожи!»

Я вошел, извинился за опоздание, сказал, что все знаю, все понял и больше так не буду. «Как, вы не думаете про устройство?» – «Нет, я не думаю про устройство». Попрощался и вышел. Потом ходил вокруг памятника Пушкину на Цветном бульваре и принял решение. Нашел телефоны министреств Эстонской ССР, Литовской, Белорусской, стал звонить. Говорю: это из министерства культуры вас беспокоят, у нас тут есть очень талантливый молодой режиссер Виктюк, надо ему помочь!

Сначала позвонил в таллиннский театр, там страшно перепугались и отказали. Потом позвонил в Вильнюс, там тоже испугались, но по этой причине согласились и сказали: «Присылайте скорее, он нам очень нужен!» Я приехал сразу в Вильнюс, зашел в театр – и вдруг увидел дом из своего детского сна!

То же здание: с колоннами, масками, справа была дверь, которая никогда не открывалась… Я решил, что это плохой знак, и побежал на вокзал за билетом. Но билетов не оказалось, и я вернулся. Вошел в театр, там сидел старичок, который говорил по-польски, я ему ответил по-польски…

Меня прекрасно приняли, и это были четыре года потрясающей жизни.

– Как во сне…

– Понимаешь, сны – это как бы та реальность, в которую я постоянно вслушиваюсь. Бывает так, что целые сцены из спектакля, который ты даже еще и не собираешься ставить, видишь совершенно зримо, как будто они тобой уже поставлены. Иногда я прихожу в театр и говорю совершенно честно: «Мне сообщили». И никто не задает мне никаких вопросов, потому что я их постоянно учу, что это вторая, самая главная реальность, просто нужно уметь расшифровывать сигналы, которые идут оттуда. Но это может делать только тот человек, который внутри не замутнен – ни политикой, ни экономикой, ни завистью, ни партией, ни карьерой – ничем. Однажды я видел сон, когда хоронили человека, и на кладбище мне дали слово, но я подошел к могиле и не смог говорить. Знаешь, очень тяжело поверить, что человек может умереть в двадцать два года. Но через шесть месяцев это случилось на самом деле – он умер. И на кладбище произошло то же самое – я подошел к гробу, хотел говорить – и не смог… А ведь еще полгода назад я ко всему этому относился с шуткой, и когда я рассказал свой сон этому артисту, мы вместе хохотали.

А мой самый страшный сон такой – я стою за кулисами в своем театре и вдруг слышу жуткий крик: «Виктюк, на сцену!» И вот я бегу, падая и спотыкаясь, по каким-то коридорам, лестницам, наконец подбегаю к помощнику режиссера и говорю: «Я всегда на сцене!» Это очень страшно – мне приходится что есть сил доказывать, что я никуда не опаздываю. Причем лицо помощника режиссера каждый раз новое, что делает эти сны еще уродливее. «Я всегда на сцене» – это мой крест, мой страшный девиз. Театр ведь поглощает полностью – или полностью отторгает. Ну а самый лучший мой сон такой: заканчивается спектакль, я сижу в зрительном зале, прикрыв глаза, и вижу, что это финал премьеры, которая скоро должна состояться. Зал взрывается овацией – полный успех! И когда я выхожу на поклон, вся эта положительная энергия, которая идет из зала, меня поглощает…

Исход семитов не всегда летальный

– Знаете, Роман Григорьевич – сны – это хорошо, но и реальная жизнь ваша потрясающая! Семнадцать лет в Москве, когда вы жили без прописки и ночевали непонятно где – это сильно.

– А что? У меня всегда было много друзей, и они относились ко мне на редкость хорошо.

– Зато теперь вы перемещаетесь больше не по Москве, а по миру: Америка, Италия, Израиль – где вы, говорят, даже в предвыборной агитации поучаствовали… Вас, кстати, не раздражало такое количество евреев одновременно?

– Отстань! У меня же темные очки, я никого не вижу. Какое количество, о чем ты?

– Обманывали?

– Страшно. Вспомнить боюсь.

– Я знаю, вы виртуозно умеете торговаться. Но там, наверное, это очень трудно…

– Ничего не трудно! Когда мы приходим в какой-нибудь бутик, я всегда сбиваю цены на Армани и Версаче на семьдесят процентов. Но у моих артистов все равно нет денег, чтобы эти вещи купить. Тогда я плачу сам и говорю: «Носите. Когда сможете, рассчитаетесь».

– Будучи за границей, вы торгуетесь. А дома?

– Дома я музыку слушаю, понятно? Классику, каждый день, часа по два. Она образует надо мной купол. Потому что когда великие музыканты исполняют великую музыку, на пленке или компакт-диске фиксируется их великая энергия. И она входит в мою энергию, и защищает от всей черноты, исходящей от людей, которые ко мне плохо относятся или завидуют…

Понимаешь, есть люди-вампиры. Их много, очень много! И они категорически все время пытаются ко мне присосаться. Я ощущаю это моментально, это происходит каждый день, и можешь поверить, даже по телефону. Эти ужасные вампиры находят всевозможные пути, чтобы хоть немножко насытиться! То, что они выспрашивают, заставляет меня входить в своеобразный творческий транс, и ту энергетику которая буквально прет из меня, они сразу поглощают. Я устаю немедленно и кричу во весь голос: «До свидания!» А однажды в прямом эфире я вел передачу вместе с тремя колдунами: Кононовым, Лонго и кем-то еще – фамилию уже не помню. Они сдались моментально, затихли и сказали: «Все, он торжествует!» У меня же потрясающая энергетика, ты понимаешь!

– Да-да, с энергетикой все совершенно ясно. А вот что-нибудь такое более приземленное… Занавески у себя дома наконец повесили?

– Повесил Версаче – это тоже оберегает. У меня даже есть подарок – пепельница от него. Я о нем в лос-анджелесской газете написал статью – как о человеке, который довел эстетизацию жизни до совершенства.

– Кстати, интересно, как вы отдыхаете. И главное – с кем!

– Я тебе расскажу одну историю. Мы недавно летели с Алисой Фрейндлих одним рейсом в Рим. Она как раз из тех людей, с которыми можно быть рядом. Сам полет в Италию был удивительным: эти самые, которые ведут самолет – они почувствовали, что нам нужно быть только вдвоем, и они перегнали к хвостовой части самолета всех людей, и мы остались с ней вдвоем как бы в пустом пространстве, в небе. И люди безропотно ушли и не беспокоили нас в течение всего полета! Похожий случай был у меня во время полета из Сан-Франциско в Нью-Йорк – мы летели вместе с великой балериной Натальей Макаровой в совершенно пустом самолете – летели вдвоем! Самолет был очень замечательный, очень дорогой, у меня был телевизор, у нее тоже, около каждого кресла были телевизоры – мы могли включить их все и смотреть одновременно 40-50 фильмов. Кроме того, мы решили извести стюардессу – стали заказывать водку и икру, больше ничего, даже хлеб не заказывали. Стюардесса сошла с ума и не могла понять, что делают эти двое русских, даже после того как мы перестали просить, она все ровно носила нам водку и икру. Потом Наташа пошла в туалет и стала там курить, тут де сработала сигнализация, ее схватили… Представьте себе: ревущая Макарова, невыключенные телевизоры, сумасшедшие звуки сигнализации – и мы, вдвоем в огромном самолете…

– Великолепная история. Слушайте, а вы о себе написать не хотите?

– Ты что, сумасшедший? Никогда ничего писать не буду!

Апофигей с хорошим концом

– И вообще, довольно, я устал!

– Роман Григорьевич, вы извините, я просто чувствую какую-то неудовлетворенность…

– Сколько можно! Тебе уже хватит на тридцать интервью!

– По поводу нестандартной почвы, на которой вырос цветочек…

– Я так и знал: этот человек абсолютно сумасшедший!

– Вы были первым, кто заговорил об однополой…

-Конечно, я был первым, еще американцы написали, что я сделал революцию, сравнимую с 17-м годом.

– Но вас не пугает, что в той же Москве был голубым сейчас – это просто модно, это один из способов быстро сделать карьеру. И потом, эти ужасные полузакрытые клубы…

– Это протест против общества. Желание отгородиться.

– Какой протест, Роман Григорьевич? Сейчас – какой может быть протест?

– А откуда я знаю? Пойди к ним и спроси. Эти люди говорят, что они – меньшинство. Это как раз большинство. Сейчас даже спортивные организации не борются за воспитание только натуралов, представляешь? Они уже бросили надежду! Вот пусть натуралы закрываются и образовывают закрытые клубы для сохранения своей мировой возвышенности!

…Знаешь, ко мне в провинции на гастролях подошли четверо ребят, лет по пятнадцать. И говорят: мы поставили ваших «Служанок», удовольствие огромное получили. И окончательно утвердились в правильности своего выбора. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Очень, очень трогательно! В годы вашей юности сделать такой выбор было гораздо сложнее, не так ли?

– Когда много препятствий, есть сильное желание их преодолеть. Это закон Архимеда – чем больше вниз, тем больше наверх.

– Архимеда? Тогда скажите откровенно: вот эта культура однополой любви – она существовала тогда во Львове?

– Ну как, если она существует со времен Иисуса Христа! С создания Вселенной она существует! Как ее можно заглушить? Это же нелепость, с природой бороться нельзя.

А сколько знаменитых людей! Взять ту же поэзию, Серебряный век. Марина Ивановна Цветаева…

– Ну, это известный факт.

– Сергей Есенин.

– О Боже!

– А как ты думал! Ну конечно, все лучшие стих написаны, когда он был с Клюевым.

– Был – это в вашем смысле слова?

– Ну не в вашем ведь! Анна Андреевна Ахматова.

– Нет!

– Мне рассказывала одна артистка оперетты, она была в Ташкенте в эвакуации, как Раневская, Павла Леонтьевна Вульф и Анна Андреевна занимались любовью, прямо за ее стенкой, и очень громко. И она им стучала, потому что ее патриотические чувства были возмущены: как, во время войны заниматься таким безобразием…

Если ты это напечатаешь, меня могут убить.

– Я понимаю, этот список вы можете продолжать и умножать до бесконечности…

– Отстань, сумасшедший!

– И что весь мир… И что даже спортивные организации уже не борются за натуралов…

– Это так, я же тебе объяснил.

– Но есть же какие-то имена, какие-то фамилии, наконец, которые никогда… Я не знаю, кто. Ленин, например.

– Ленин? Ты что, сумасшедший?

У вас в Петербурге была напечатана очень доказательная статья, что его сексуальная ориентация была совершенно противоположной. Уже не говоря о его папе.

– Папе?

– Ну конечно! Во-первых, его мама была развратной женщиной, и каждый ребенок был от другого папы. Поэтому папа, который так любил мальчика-чуваша, никакого отношения к Володе не имеет.

– Роман Григорьевич!

– Ты что, не знаешь, это же в школе проходят! Папа, директор школы, усыновил мальчика-чуваша, и воспитывал его, мягко говоря, очень странно.

– То есть, в смысле…

– В этом смысле, в этом! Отстань, ты что, не понимаешь, как ты мне надоел!

Отступление второе.

Брак по расчету на любовь

Веселенькая история: двести лет назад князь Александр Николаевич Голицын продул в карты Льву Кирилловичу Разумовскому собственную жену.

Этот князь был большой игрок. В молодости у него было 24 тысячи крепостных душ, он поил кучеров шампанским, а сигары своих гостей разжигал крупными ассигнациями.

Непонятно, как ему это удалось, но он довольно быстро проиграл все свое состояние. При этом, как свидетельствуют современники, был всегда весел и ничуть об этом не жалел.

И вот в 1802 году он и проиграл жену, красавицу Мария Григорьевну (урожденную Вяземскую), сыну гетмана Разумовского. По согласию всех троих брак Голицына с Марией Григорьевной был расторгнут, и Разумовский на ней женился и прожил шестнадцать лет.

Об этом поразительном случае тогда судачила вся Москва…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Похождения носа

Мой визави по игорному столу качался так, как будто в казино бушевал шторм. Острая бородка клинышком, лысина, интеллигентные умные, с прищуром глаза – вылитый Ильич. Ему фантастически везло: он разбрасывал фишки по всему столу абсолютно не глядя и постоянно выигрывал. После каждого победного броска он с жадностью прикладывался к супердорогому «Хенесси» и, похоже, находился уже в той кондиции, при которой необходима немедленная транспортировка тела домой.

Внезапно Ильич посмотрел прямо на меня и довольно членораздельно произнес:

– Да, неплохо бы почистить линии… подделать… подкоротить…

– Что именно? – вежливо поинтересовался я.

В этот момент соседний стул освободился, Ильич рухнул на него, как подкошенный, и через мгновение заснул. На этом инцидент был исчерпан.

Через несколько дней мы с Ильичом вновь столкнулись за столом рулетки. На этот раз он был абсолютно трезв.

– Молодой человек, вы, надеюсь, не обиделись на то, что я вам сказал давеча? – вдруг спросил он. – Знаете, отмечали диссертацию у коллеги, немного переборщили…

Я сразу проникся к этому человеку глубочайшим уважением. Помнить слова, сказанные во время такого шторма – это незаурядно.

– А что вы имели тогда в виду?

– Ну как это – что? Ваш нос, разумеется! Простите меня, чудака, это профессиональные издержки.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Ильич, он же Иван Петрович, уже много лет работает пластическим хирургом в одной из известных городских клиник. Его очень заинтересовал мой нестандартный нос, таких носов он еще не встречал, и под благотворным влиянием «Хенесси» он стал вслух размышлять, что бы он с ним (моим носом) сотворил.

Честно говоря, я не очень даже и удивился. Мой тогдашний нос вполне был способен привлечь внимание как обывателя, так и профессионала. Он был большой, куда-то не туда выгнутый-вогнутый, и вообще мне откровенно не нравился. Конечно, по сравнению с Сирано де Бержераком мой нос выигрывал по всем статьям и статям, но Бержерак, как известно, был инопланетянин, а я нет.

И вот я встречаю опытного пластического хирурга. Это судьба! – подумал я.

– Иван Петрович, с удовольствие отдам вам свой нос на растерзание, – немедленно заявил я, для такого случая даже прервав игру. – Денег на операцию у меня нет, но я могу написать большую статью в своем журнале. Такой вот будет бартер.

Иван Петрович тут же согласился.

– Подумайте на досуге, какой именно нос вы желаете получить, – сказал он на прощание. – Европейский, азиатский, греческий, восточный, африканский…

– Вот только не африканский! – ужаснулся я.

Операция была назначена за четыре дня до моего дня рождения. Перед уходом в клинику мне пришлось выдержать бешеный натиск родителей. Для них мысль, что их единственное дитя подставит под нож свой драгоценный нос, казалась невыносимой. Их жизнь отныне теряла всякий смысл.

А я не сомневался ни минуты. В конце концов, может, сам нос и не так плох, любили же меня с таким носом Оля, Никита, и прочие. Но с другой: мне казалось, что в моем бесконечном поединке с казино замена носа будет ярким и неожиданным ходом. Вполне возможно, что именно с новым носом я начну наконец крупно выигрывать!

Уже когда я лежал на операционном столе, мама звонила Ивану Петровичу, стоявшему в роскошном белом халате надо мной, и грозя генпрокурором и Европейским судом, требовала экзекуцию отменить. По счастью, Иван Петрович не поддался. Врубил наркоз по полной и стал резать…

С таким лицом не страшно на разборку!

Очнулся я вечером и сразу посмотрел на себя в зеркало, надеясь увидеть свой великолепный новый нос. Увы: на меня испуганно глядел какой-то отечный мутант, полностью перевязанный бинтами, с оплывшими безумными глазами. Зрелище вполне впечатляло. С горя я тут же заснул.

На завтра Иван Петрович объяснил мне, что в все в полном порядке, мой нос оказался удивительно коммуникабельным и резался замечательно, и что через день меня выпишут.

Мы тут же приступили к написанию статьи, и мой добрый доктор поведал мне массу интереснейших фактов из жизни отрезанных носов, ушей, грудей и прочих частей тел. Оказывается, наиболее желанными клиентами Ивана Петровича были вовсе не дамы, измученные погоней за собственной красотой, а солидные бизнесмены, над которыми нависла угроза уничтожение, но которые не могли или не хотели бежать из страны. Такие иногда заказывали комплексную переделку внешности.

– Эта операция сродни работе Всевышнего, – с гордостью говорил мне Иван Петрович. – Чистое искусство! Творишь нового человека…

И удалился к очередному пациенту.

От нечего делать я стал ходить по палатам и знакомиться с клиентами клиники. Так, я очень быстро подружился со студентом по имени Георгий, который через месяц собрался жениться. В клинику его привела любимая девушка, причем больше часа въедливо объясняла хирургу, как и что надо делать с носом будущего супруга. Георгий был абсолютно счастлив.

– Врач сказал, что все получится, как она заказала! Скорей бы снять повязки и…

Эту гениальную идею им подсказали друзья – молодые бизнесмены. У них ситуация была обратная: парень привел девушку перед самой свадьбой и терпеливо сидел в уголке часов семь, ожидая, пока можно будет полюбоваться плодами своей фантазии. Не тут-то было!

Кроме Георгия мне запомнилась одна дама, которая только готовилась к операции. Ломая руки, она ходила из угла в угол своей палаты и причитала: «Я не могу без него жить! Не могу!»

Двери палаты были открыты настежь, и я понял, что это спектакль предназначался и для благодарных зрителей.

– И кто же он? – довольно бесцеремонно поинтересовался я, засунув забинтованную голову в палату. – Актер, спортсмен, бизнесмен?

Дама очень возмутилась.

– Как это кто он? Мой прежний нос!

Оказалось, она уже лежала в клинике два месяца назад и сделала себе, по уверению хирурга, чудный древнегреческий носик. Но потом, когда прошло несколько недель, дама поняла, что не может жить без своего старого любимого носа. И вот она снова здесь…

Меня эта история несколько озадачила. А что, если и мне мой новый нос не понравится?

7 мая, в свой день рождения, я вышел из больницы, и тут же отправился в любимое казино. Честь и хвала тамошним менеджерам, дилерам и пит-боссам! Ни на одном лице не дрогнул ни один мускул. Можно было подумать, что каждый день к ним пачками приходят играть забинтованные люди с жуткими синяками и отеками под глазами.

Выиграв пару сотен долларов, я понял, что не зря лежал под скальпелем: теперь мне всегда будет везти!

 Я никого не ем!

Казино – моя жизнь. Моя печаль, моя любовь, мое все. Как Пушкин. Как Путин, который теперь тоже наше все. Если вы этого не знали, напрасно.

Я бесконечно благодарен казино за тот вечер, который начался вполне обыкновенно, а завершился чудесным превращением Савла в Павла. Именно так!

Однажды я решил пригласить в «Конти» своего институтского приятеля Сашу. Он с первого курса очень увлекся французскими просветителями и готовился писать по ним диплом и диссертацию. Саша цитировал Вольтера с Руссо километрами, а в свободное от просветителей время приторговывал эстонским кефиром, молочком и сметаной, развозя эти полезные продукты по разным торговым точкам. Саша был генеральным директором фирмы, которая состояла ровно из одного человека – его самого. Дела фирмы почему-то шли не блестяще. Кроме того раз в три недели Саша готовился к свадьбе с очередной симпатичной девушкой, потом девушка куда-то исчезала, и все повторялось по новой.

В те дни я был неожиданно в большом плюсе и решил кутить по полной. Поиграв совсем немного, мы переместились в казиношный ресторан. Я заказал цельного поросенка с хреном, вкуснейшие салаты, множество всякого спиртного… Гулять так гулять!

За беседой о Руссо и предполагаемой двадцать пятой по счету Сашиной свадьбе время пролетело незаметно, и вот уже официант принес нам аппетитного розового поросенка – я чуть не хрюкнул от удовольствия. Поросенок был как живой – казалось, он в любой момент готов соскочить с тарелки и нестись сломя голову обратно на кухню. Вместо глаз у него торчали красные морковные дольки.

Пир начался.

– А ведь еще совсем недавно этот поросенок где-то бегал, – философски заметил я. – И не подозревал, что попадет к нам на стол.

– Свежая мысль, – сказал Саша. – Тебе что, его жалко?

И впился зубами в огромный сочный кусок свинины.

– Представь себе, жалко! В конце концов, у него тоже была мама…

– А у меня был знакомый вегетарианец, – заметил Саша. – Не ел ничего, что движется. Ни мяса, ни рыбы, вообще. Я бы так и недели не протянул. Да и ты, наверно, тоже.

– А вот и ошибаешься! Я бы дольше протянул.

– Этот вегетарианец плохо кончил, – продолжил Саша. Стал кришнаитом. Ходит теперь бритый в балахоне и стучит себе в барабан. Психушка по нем плачет.

Мы выпили по одной, а потом еще по одной. Есть почему-то расхотелось. А почему бы и мне не стать вегетарианцем? – внезапно подумал я. – Ведь в самом деле, какая нелепость – кого-то убивать, чтобы этим питаться. Это просто негуманно. Это глупо на самом деле. . .

Превращение из Савла в Павла случилось, как и положено, за считанные секунды.

– Знаешь, Сашка, не буду я есть этого поросенка, – заявил я. – И с сегодняшнего дня вообще больше никого есть не буду… И давай за это как следует выпьем!

Первый раз в жизни я сидел в казино, но оно меня не волновало. Я не мог ни на чем сосредоточиться. Я думал о невинно убиенном поросенке, о его маме, которую наверняка постигла та же участь, и был готов заплакать. Можете считать, что это из-за неумеренного потребления алкоголя – нет, это было прозрение, которое спустилось на меня откуда-то сверху!

Вот так я стал полным, окончательным вегетарианцем. Я никого не ем. Я не ем мясо и рыбу, и яйца (из них могут вылупиться цыплята), и колбасу, икру красную, икру черную, и многое-многое другое.

Кстати, насчет икры. Примерно года через три после эпохальной встречи с поросенком, пожертвовавшего жизнью ради того, чтобы я изменился, меня пригласил на ужин один очень новый русский. На самом деле он был довольно пожилой еврей, но какая разница! На его бычьей шее угрожающе раскачивалась килограммовая золотая цепь, а толстые пальцы были, как ветки новогодней елки, украшены бриллиантовыми игрушками. Он весьма мирно меня ужинал, пока его двухметровая подруга-модель не поинтересовалась, почему это я почти ничего не ем. Я вежливо объяснил, что являюсь убежденным вегетарианцем.

– Сеня, сделай так, чтоб он что-нибудь съел, – капризно сказала модель. – Хотя бы ма-а-сенький кусочек мяса. Или вот бутерброд с икрой.

Сеня вытащил из кармана увесистый кошелек, больше напоминающий чемодан, и отсчитал ровно пять тысяч долларов. После чего положил их под бутерброд наподобие салфетки и решительно придвинул мне.

– Слышь, ты, убежденный вегетарианец, – ласково сказал он. – Съешь один бутерброд, и бабло твое.

Я ужасно нуждался в деньгах. Мои проигрыши достигли тогда ненормальных размеров. Я был в полном отчаянии.

Но разумеется, я ничего не съел – и горжусь этим по сей день. Не надо, не надо никого убивать. Жизнь слишком прекрасная штука – даже если она чужая. Даже если она звериная.

«Наступит время, когда люди будут смотреть на убийство животных, как они теперь смотрят на убийство человека». Леонардо да Винчи.

Или вот еще. «В то время, как мы представляем собой живые могилы убитых животных, как можем мы надеяться на какие-то улучшения условий жизни на земле?»

Толстой, между прочим, сказал. Лев Николаевич.

Бзик хайль

Когда в мою крошечную двухкомнатную квартиру кто-то приходит в первый раз, я сразу веду гостя в свой кабинет (он же – пятиметровая кухня). Несмотря на размеры кабинета, у меня есть минимум три тайничка, где всегда надежно спрятана от родителей, бабушки и собачки бутылка водки. Выпив по сто грамм, я ненавязчиво обращаю внимание гостя на картину, которая висит над холодильником. На ней изображена роскошная полуобнаженная дама с пышными, как у Рубенса, формами и полным отсутствием всякого содержания в глазах. Всем своим видом дама демонстрирует возможность заняться в любой момент усиленным деторождением.

– Это картина чрезвычайно известного художника, – объясняю я. – Даю три попытки, чтобы угадать его фамилию. Приз – тысяча долларов.

Мне называют Сафронова, Глазунова и Церетели.

– А вот и нет, – говорю я. – Это картина Гитлера.

– Кого-кого?

– Адольфа Гитлера.

Шок, немая сцена. Срочно наливаю еще по двести и отпаиваю гостя до кондиции…

 … В ту очередную казиношную ночь мне просто сказочно везло. Я чувствовал себя белым парусом, которого попутный бриз гонит в золотую страну Эльдорадо, где нет бедных и больных, нет глянцевых журналов и глупых журналистов, а есть только море, солнце, прекрасные девушки, и сказочное казино, раздающее баснословные выигрыши каждому игроку.

– Извините, вы не могли бы одолжить мне хотя бы тысячу долларов? – раздался над моим ухом скрипучий голос.

От неожиданности я выронил горсть фишек, которую собирался разметать по полю, чертыхнулся и повернул голову. Рядом со мной за столом сидел маленький старичок абсолютно затрапезного вида, в помятом костюмчике, с беломориной в зубах.

– Зачем? – задал я абсолютно идиотский вопрос.

– Я сегодня очень сильно проигрался.

Старичок смотрел на меня, как собака, которая увидела в руках хозяина аппетитную мясную косточку. Пахло от него смесью «Тройного одеколона» и паленой водки.

Я протянул ему пятидесятидолларовую фишку.

– Спасибо, но этого мало, – ласково, и месте с тем требовательно сказал старичок. – Я за вами уже час наблюдаю, вы же выиграли три тысячи. Дайте мне одну.

– Приехали! – подумал я. – В моем любимом «Конти» стали пускать пациентов института Бехтерева. И отрицательно покачал головой.

– Хорошо, тогда продайте. Я подарю вам одну картину.

– Вы что, начинающий художник?

– Послушайте, молодой человек! Такой картины вы не найдете нигде. Это говорю вам я! – и старичок воздел к небу указательный палец. – Ее нарисовал великий художник, которого никогда не забудет мир!

Признаюсь честно, мне почему-то стало любопытно. И я широким жестом вытащил из широких штанин десять стодолларовых фишек.

Увы, почти мгновенно все мои фишки были скормлены рулетке. На старичка было безумно жалко смотреть, он съежился и напоминал искупавшегося в грязной луже воробья.

– Ну что, поехали за картиной? – недипломатично сказал я. – Времени уже три часа ночи, а мне завтра на работу.

Как вы помните, такси мне по золотой карте полагалось абсолютно бесплатное, хоть до Магадана – тьфу-тьфу-тьфу, чтоб туда не попасть. Старичок жил в убогом доме на Обводном, построенном, думаю, при Иване Калите. Обшарпанная и описанная лестница без ступеней, полный мрак, кричащие нечеловечьими голосами полчища котов…

В однокомнатной квартире стоял запах ветхости, вчерашнего борща и уныния. Старичок нащупал выключатель – и моему изумленному взору представилась чудная картина. Железная неприбранная кровать, допотопный буфет, трехногий стол. И на всех стенах, в промежутках между отваливающимися кусками обоев, – картины в золотых рамах.

Крепкие белокурые красавицы, собачки, кошечки, готические замки, букеты в пузатых кувшинах, лирические пейзажи – от всего этого шла какая-то странная энергетика. Мне почему-то стало не по себе.

– Вы первый за пятьдесят лет, кто видит мою коллекцию, – торжественно сказал старичок. – Запомните этот момент, молодой человек, на всю жизнь! Хотите водки?

Я кивнул головой. Водка, как я и предполагал, оказалась паленая. Закусили черным хлебцем.

– Все это нарисовал Адольф Гитлер! – заявил старичок.

Я подумал, что просто ослышался. А может, он действительно сумасшедший? Или еще какой-нибудь несексуальный маньяк?

Под благотворным влиянием водки старичок раскраснелся, глаза его заблестели.

– Вы хоть слышали, что Гитлер был блестящим художником?

– Кажется, нет…

– Великим художником! В тысяча девятьсот пятом году его приняли в Академию художеств.

Конечно, многие искусствоведы не понимали его творчество. Тогда ведь была популярна какая-то сюрреалистическая ерунда. А он писал настоящий реализм.

С необыкновенным проворством старичок запрыгнул на стул и достал со шкафа толстенную тетрадку.

– Вот, послушайте, что он сам говорил. «Любители в искусстве, современном сегодня и забытом завтра – кубизм, дадаизм, импрессионизм, экспрессионизм, футуризм – все это не представляет ни малейшей цены для немецкого народа. Ни крупицы таланта! Дилетанты, которых вместе с их каракулями следовало бы отправить обратно в пещеры их предков!»

Старичок поправил очки, и откашлявшись, продолжил чтение по тетрадочке:

«Что фабрикуют эти художники? Деформированных калек и кретинов? Женщин, которые не вызывают никаких чувств, кроме отвращения? Человеческие существа, более похожие на животных, чем на людей? Детей, которые если бы выглядели так – то боже избави от них! И эти кошмарнейшие дилетанты осмеливаются!»

Цитату прервал приступ кашля, во время которого я немного пришел в себя.

– Он сам был прекрасным, тонким искусствоведом! Вот, слушайте: «Подлинный художник должен сделать искусство орудием борьбы за будущее и поставить его на службу народу. Художник творит не для художников. Он создает для народа, и он убедится в этом, когда народ будет призван его судить»… Эти замечательные строки Гитлер писал, когда еще сидел в тюрьме «Ландсберг» под Мюнхеном. А как метко сказано про этих кубистов с дадаистами: «все, кто изображают поля голубыми, небо зеленым, а облака серо-желтыми – культурные геростраты и преступники, которым надлежит закончить свои дни в тюрьме и сумасшедшем доме».

А этот дурак Набоков сказал, что высказывания Гитлера по вопроса искусства не более интересны, чем храп в соседней комнате!

Старичок залпом махнул полстакана водки, и я последовал его примеру.

– Гитлер – это вам не Сталин какой-то! Тот вообще в искусстве ничего не понимал.

Как правильно однажды заметил фюрер, этот человек для искусства был закрыт совершенно…

 Глаза моего нового знакомца горели точь-в-точь как у диких котов, которые жили в его подъезде. Он перелистнул еще несколько страничек замусоленной тетрадки.

– Слушайте, что сказал Гитлер на съезде партии в Нюрнберге в тридцать пятом году! – вдохновенно воскликнул он. – «Ни одна эпоха не может считать себя свободной от долга поддерживать искусство. Но не искусство создает новую эпоху. Нет, скорее, вся жизнь, формируя себя по-новому, требует нового выражения! Создателями этой эпохи станут не писаки, а борцы! И пусть никто не говорит об угрозе творчества!»

Не выдержав, я громко зевнул, и тут же икнул, на что старичок не обратил ни малейшего внимания. Он был похож на разгоряченного пастора, обращающего туземца-людоеда в единственно правильную веру.

– Знаете, мне вообще-то пора…

– Нет-нет, подождите!

Тут я вспомнил забавный случай, о котором мне как-то рассказала мне Людмила Иванова – та самая дама, ляпнувшая на всю страну в эфире у Познера, что в СССР секса нет. У самой Ивановой с сексом было все в порядке – она выходила замуж семь или восемь раз, и это не считая разных скоротечных романов. Так вот, одна ее подружка, очень известный в Питере человек, решила с кем-нибудь познакомиться через брачное агентство. Заплатила за услугу 150 рублей, ей подобрали по картотеке мужчину. Встретились: высокий такой оказался, интеллигентный, в красивом плаще. Посидели в кафе, понравились друг другу. А в следующее свидание он предлагает: пойдем ко мне в гости! Бояться тебе нечего – я в коммуналке живу, так что будем не одни.

Пришли. Накрыт стол, цветы, бутылка хорошего вина. Выпили, поговорили. Вдруг он: хочешь, я тебе на баяне поиграю? Она, как в том анекдоте, думает: надо же, он еще и на баяне… Короче, взял он инструмент, пять минут играет, десять, двадцать. Она устала, говорит: может, мы сделаем перерыв, выпьем, закусим? Тогда он вскакивает, закручивает ей руки за спину, надевает наручники, приковывает к спинке стула и заявляет: будешь слушать мою музыку ровно столько, сколько я захочу! И – снова за баян…

Подруга испугалась, заплакала. Он час играет, второй, третий. И так до одиннадцати, пока соседи не начали в стенки барабанить. Тогда он снял с нее наручники, в щечку поцеловал – мол, спасибо, милая, я получил колоссальное удовольствие, можешь идти…

Не собирается ли поклонник Гитлера приковать меня, скажем, к батарее, и всю ночь вещать о художествах фюрера?

– А вы знаете, что в тридцать седьмом году в Мюнхене был построен Дом немецкого искусства? Гитлер так сказал на открытии: «Я неуклонно придерживаюсь следующего принципа: если какой-нибудь доморошенный художник подсовывает на рассмотрение мюнхенской выставки дрянь, то он либо обманщик, и его следует посадить в тюрьму, либо он сумасшедший, и его место в сумасшедшем доме, либо он дегенерат, и тогда его надо посадить в концлагерь для перевоспитания и исправления путем честного труда!» Восемь тысяч работ было отобрано от выставки – и почти все лично Гитлером! Представляете? Это был такой триумф реалистического искусства!

Старичок опять закашлялся.

– «Мы воздвигнем святилище, и символом новой, благородной культуры станет реалистическая живопись!» – так закончил фюрер свою историческую речь…

– Слушайте, а как к вам попали эти картины? – не удержался я.

– О, это долгая история. Когда-то мой отец был помощником военного коменданта Берлина…

Опасаясь, что изложение долгой истории затянется на часы, я решительно поднялся с места:

– Спасибо за интереснейшую лекцию, мне пора.

Старичок вздохнул.

– Хорошо, идите. Надеюсь, мои слова запали вам в душу. Я отдаю картину в надежные руки.

Он затрусил на кухню и вернулся с уже упомянутым портретом женщины, готовой к деторождению.

– Посмотрите, какая прелесть! Какие чистые линии, какие мазки, какие детали!

На его глазах неожиданно появились слезы.

– Эти картины – все, что у меня есть, понимаете? Я ведь так одинок, ни жены, ни детей, никого. Только они, мои драгоценные. И моя книга о художнике Гитлере, которая никогда не будет напечатана…

 Махнув на посошок стакан водки, абсолютно обалдевший от всего происшедшего, я, зажав картину подмышкой, выбрался из квартиры этого безумца. Бедный кот, на которого я нечаянно наступил в кромешной тьме, яростно мяукал мне вслед.

Любите ли вы Петербург так, как я его ненавижу?

Да будь трижды неладен тот день, когда я, окопавшись по обыкновению в Публичке и рыская в поисках казиношной информации, набрел на несколько любопытных статей в старых американских газетах. В них был описан славный жизненный путь великой американской предсказательницы Джин Диксон, которая умерла в 1987 году в возрасте 79 лет. Чудеса предсказаний Джин стала демонстрировать еще в раннем детстве. Едва начав говорить, она начала просить маму дать ей поиграть «письмом с черными краями». Та никак не могла понять, что он нее требует ребенок. А через неделю пришло траурное сообщение о смерти ее отца…

Вскоре Джин заявила, что родители не должны запрещать ее брату Эрни играть в футбол, потому что он станет великим футболистом. Родители посмеялись, а зря – в итоге все так и получилось.

С десяти лет Джин начала профессионально работать предсказательницей. К ней приезжали люди со всей Америки, ее предсказания регулярно печатали ведущие американские газеты…

Во время Второй Мировой войны у Диксон много раз просили советов самые известные политики и военные, желавшие знать, как повернется ситуация. Во время приема у Рузвельта она неожиданно заявила: сразу после войны у США будут большие проблемы с «красным Китаем». Рузвельт очень удивился: но ведь Китай вовсе не красный! Диксон только загадочно улыбнулась. А вскоре Китай стремительно покраснел…

Осенью 1946 года Диксон пообещала высокопоставленному индийскому дипломату, что 20 февраля 1947 года его страна будет разделена на две части. Дипломат очень развеселился.

– Если вы окажитесь правы, я готов съесть мертвую ворону! – заявил он.

После этого, встречаясь с Диксон на разнообразных приемах, он, посмеиваясь, напоминал о ее нелепом предсказании. 20 февраля он даже позвонил Джин и предложил ей покаяться за неверный прогноз. Но Диксон невозмутимо сказала, что еще не вечер. А на следующее утро пришли первые сообщения, что в мире появилось новое государство – Пакистан.

Дипломат был потрясен до глубины своей индийской души. Не желая отобедать мертвой вороной, он пригласил Джин Диксон и несколько ее друзей в шикарный ресторан, а потом на ипподром. Там как раз происходила лотерея, в которой среди других призов разыгрывался роскошный «Линкольн». Раз вы такая великая предсказательница, выиграйте себе эту прекрасную машину!– ехидно сказал дипломат. – Берите ее, она ваша!

И Джин не выдержала. Она закрыла глаза, положила руку на лотерейные билеты и тут же взяла один из них. Ее друзья стали тоже покупать билеты, но Джин их остановила: не бросайте деньги на ветер, «Линкольн» у меня! Все дружно расхохотались.

А через неделю в газете была напечатана таблица – главный выигрыш достался Джин Диксон! Это был первый и последний раз, когда она использовала свой феноменальный дар для обогащения…  

Начитавшись этой в высшей степени полезной информации, откушав в дармовой столовой Публички две порции гречневой каши за три рубля каждая, я поплелся на улицу. Был омерзительный ноябрьский вечер: с неба валился мокрый серый снег пополам с дождем, ветер завывал, как озверевший от голода пес, лица прохожих были тусклы, серы и убоги. Моя старая курточка, купленная мамой к окончанию девятого класса, продувалась со всех сторон. Даже Акакий Акакиевич в такую погоду справил себе новую шинель. А я – нет, потому что откуда взять деньги?

Господи, как же я ненавижу питерский ноябрь! В это время у меня всегда начинается ужасная депрессия, когда не ждешь от судьбы даже маленькой радостной весточки. Походы в казино не возбуждают, как обычно, и даже спиртное не приносит облегчения. Я уже выпил поллитра армянского конька – не пугайтесь, маленькими порциями, пять раз по сто грамм, плюс неизменное пиво, отчего по идее должен был пребывать в состоянии легкой эйфории. Куда там! Мрак кругом – снаружи и внутри.

Где-то далеко радостные загорелые мужчины пьют золотое вино, наслаждаются солнцем и светом, любят женщин или других мужчин, ловят бабочек, играют в футбол. А я бреду по этому давно постылому городу, где меня угораздило родиться.

Нет, я должен вам рассказать о Петербурге всю правду.

«Утаим ли от себя еще одну блестящую ошибку Петра Великого? Разумею основание новой столицы на северном крае государства, среди зыбей болотных, в местах, осужденных природою на бесплодие и недостаток… Сколько людей погибло, сколько миллионов и труда употреблено для приведения в действо сего намерения? Можно сказать, что Петербург основан на слезах и трупах. Иноземный путешественник, въезжая в государство, ищет столицы, обыкновенно, среди мест плодороднейших, благоприятнейших для жизни и здоровья. В России он… въезжает в пески, болота, в песочные леса сосновые, где царствуют бедность, уныние, болезни».

Это мои слова, мои мысли, мои чувства. А за двести лет до меня это написал Карамзин в «Записке о новой древней России». Как мы с ним бесконечно правы!

Город антигерой

Послушайте меня: это чудовищное место. Город пышный, город бедный. Пышный – в крохотном райончике, который канает от фантастически грязного канала Грибоедова до не менее загаженной Мойки – пресловутый «золотой треугольник», где риэлтеры с квадратными глазами безнадежно пытаются отыскать чудом непроданную двушку или трешку. Бедный – во всех остальных районах. Дело не в деньгах – речь о судьбе.

 В то, что Петербург существует, не верится даже спустя триста лет после того как. Маленькая деталь: построен он вопреки всему – природе, народу, России, миру. С природой ясно – на болотах ни один вменяемый архитектор строить не станет. «Здесь совершилось чудовищное насилие над природой и духом» (Г. П. Федотов).

 Вопреки собственному нелюбимому народу: сотни тысяч рабов, согнанных на строительство, жующий раз в день древесную кору, находили здесь последний приют, и город строился буквально на костях сотен тысяч новгородцев, вятичей, киевлян, финнов, шведов… Обилие могил никого не пугает и сейчас. Бывший полпред Черкесов, по слухам, скупил два дома у Марсова поля. Рядом с мертвыми жить считается намного престижнее.

 Вопреки Москве – поскольку исконная столица на двести лет потеряла законный статус. Много потеряла и вся Россия – потому что именно из Петербурга, из этого вырубленного каленым железом окна пахнуло на страну чуждым нерусским духом. Как говорил Иван Аксаков Достевскому: «Первое условие для освобождения в себе плененного чувства народности – возненавидеть Петербург всем сердцем своим и всеми помыслами своими».

 Причем все прекрасное в европейском исполнении, при перенесении сюда утрачивало свое обаяние, приобретая инфернальные или просто дурацкие черты. В. Г. Белинский: «Многие не шутя уверяют, что этот город без исторической святыни, без преданий, без связи с родной страною». «Питер имеет необыкновенное свойство оскорбить в человеке все святое…» Ф. М. Достоевский: «Мы заперлись и отгородились от русского народа в чухонском болоте».

 Город умышлялся и вопреки соседям – чтобы насолить им по первое число. «Отсель грозить мы будем шведам» – вот цель и оправдание его существования. Может ли быть позитивным то, что сделано вопреки всему божескому и человеческому? Это не вопрос, это ответ.

 Ах, да – еще вопреки законам всемирной истории. Поскольку все мировые столицы росли исподволь, ширясь и прирастая богатством граждан. И только Петербург появился вот так – вдруг, на пустом месте, ни с того ни с сего… «Москва выросла – Петербург выращен, вытащен из земли или даже просто «вымышлен». (Д. Мережковский).

 И даже законы топонимики Петербург умудрился нарушить. «Лондон» не переводится на английский, «Париж» на французский. А в названии «Санкт-Петербург» – космополитическое смещение целых трех языков: латинский («Санкт», святой), греческий («Петр», камень) и немецкий – «бург», город. И все это в русской транскрипции…

 «Петербургу быть пусту» – вот ключевая итоговая формула, которая приписывается сосланной царице Евдокии. Формула, оправдавшаяся на все сто процентов.

Фасадомазохизм

Чудовищен главный обман Петербурга, главное его противоречие – между фасадом и сущностью. Об этом классическая гоголевская фраза о главной улице города, что здесь «все мечта, все не то, чем кажется на первый взгляд».

На самом деле это не город вовсе, а громадная декорация. Потемкинские большие деревни, грандиозная бутафория. Для кого-то жизнь – театр, для большинства – вешалка. Такие скучные вещи, как удобство жизни людей, здесь в расчет не принимаются вовсе. Зачем? В театрах не живут, речь не идет о «полной гибели всерьез».

 Потрясенный Адольф де Кюстин писал: «Калмыцкая орда, расположившаяся у подножия античных храмов, греческий город, импровизированный для татар в качестве театральной декорации, великолепной, но безвкусной, за которой скрывается страшная драма – вот что бросается в глаза при первом взгляде на Петербург».

И еще: «Я изумлялся на каждом шагу, видя непрекращающееся смешение двух столь различных искусств: архитектуры и декорации. Петр Великий и его преемники воспринимали свою столицу как театр».

 Петербург на каждом шагу цитирует великие европейские города – но это цитаты, исковерканные нетвердой рукой пьяного в стельку переводчика.

 Кто спорит – в Петербурге есть роскошные фасады. Но зайдите во дворы: все на редкость убого, серо, муторно, тесно, зловонно. Безоконные глухие стены. Записанные парадные с оторванными ручками. Записанные лестницы с разбитыми навсегда ступенями и окнами. Узенькие проходы-колодцы, ведущие в новые трущобы. Изнанка роскошного фасада ужасает любого непредвзятого зрителя. Скорость перехода внешней красоты во внутреннее уродство много выше скорости неверного света, освещающего это дивное зрелище. Ни в одном городе мира нет таких мгновенных и необъяснимых переходов от безмерной роскоши к невыносимому убожеству.

 К глянцево-открыточным фасадам, впрочем, тоже есть вопросы. Еще Александр Бенуа, рискуя быть зачисленным в сумасшедшие, поставил под сомнение эстетические достоинства многих знаменитых петербургских памятников, прямо говоря о «безобразии Петербурга».

 Пресловутая красота города не терпит близкого рассмотрения. Иначе оказывается, что и зодчие строили не первой величины, средние по европейским меркам, и ошибок немало понаделали… «Все скучной поражает прямотой, В самих домах военный виден строй» (А. Мицкевич). Необыкновенная красота города – обычный миф, в ряду десятков других – в том числе «мессианском призвании России», ее «особой духовности», и проч, и проч.

 Обычный город, за минусом золотого треугольника, на редкость уродлив. Насквозь сгнившие старые районы, убогие многоэтажки спальников. Не верите – пройдите по Невскому десять минут в любую сторону – да хотя бы к Обводному, до Шкапина и Розештерна, напоминающих блестящие иллюстрации к любому роману Кафки. А потом отправляйтесь в клоаку Купчино…

 Несмотря на присутствие в городе людей, жить в Петербурге решительно невозможно. «Основная единица Москвы – дом, поэтому в Москве много тупиков и переулков», – пишет Юрий Тынянов. В Петербурге все наоборот. «Улицы в Петербурге образованы ранее домов, и дома только восполнили их линии. Площади же образованы ранее улиц. Поэтому они совершенно самостоятельны, независимы от домов и улиц, их образующих. Единица Петербурга – площадь». Тут не до частностей. Не до жизни. «Едва ли не главной достопримечательностью выросшего на болоте великого города было отсутствие в нем естественных хозяев, потомственных бюргеров, истинных горожан. Петербуржец был изначально чужим в стенах собственного города». . .

 Раньше, во времена Империи, сюда приезжали делать с места карьеру. Сейчас это опять-таки не город для жизни, а просто большой и несуразный музей. Это экспозиция, не судьба. Здесь жил Пушкин, там был несчастен Гоголь, тут проигрывал в карты Некрасов. Это беспорядочное скопление культурного наследия – но только не актуальной культуры. Музейная пыль бьет в нос: ходя мимо памятников, начинаешь путать, «чьи гробницы – цареубийц или царей» (Г. П. Федотов). Отсюда – дикое количество занудной краеведческой литературы и самое большое число экскурсоводов на душу населения по стране.

 Этот город бесчеловечен – потому что просто не рассчитан на человека. Зато он предполагает присутствие многочисленных врагов, угрожающих этому якобы форпосту культуры и цивилизации. Главный враг – Москва, отобравшая имперское величие. По мысли местных псевдоинтеллектуалов, столица – это большая деревня, которая унизительно прагматична и думает только о деньгах – в отличие от высокодуховного Питера.

 Ежедневно вполдень город вздрагивает от очередного пушечного выстрела. По кому стреляет пушка? Где прячутся враги на этот раз? Право, жаль, что это пушка, а не бумеранг.

Неживая природа

 Чудовищен петербургский климат. Вечный мрак и сырость, серая пелена, в которой снуютпосеревшие отсыревшие лица. Ветер, дующий со всех четырех сторон.

•  «Что за виды, что за природа! Воздух подернут туманом» (Н. В. Гоголь), это «край, где болотистые испарения и разлитая в воздухе сырость проникают в каменные дома и кости человека, где нет ни весны, ни лета, ни зимы, но круглый год свирепствует гнилая и мокрая осень, которая пародирует то лето, то зиму…»(В. Г. Белинский) «Начинается день безобразный, Мутный ветреный, темный и грязный» (Н. А. Некрасов)… Медный всадник «ужасен…в окрестной мгле» (А. С. Пушкин). Город внушает вполне определенные чувства: «какой-то страх за самого себя, страх от этих сплошных почти массой идущих домов, широких улиц, чугунных решеток и холодом веющей Невы». Это «гнилой, склизкий город», «проклятое марево, где гибнет человек, его лицо». (Ф. М. Достоевский), «В Петербурге жить – словно спать в гробу» (О. Мандельштам). «Для пришельца из вольной России этот город казался адом. Он требовал отречения – от солнца, от земли, от радости» (Г. П. Федотов).
•  Плохая погода Петербурга – символ, свидетельствующий о катастрофическом будущем города. «Мне сто раз среди этого тумана задавалась странная, но навязчивая греза: «А что как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото?» (Ф. М. Достоевский)

 Многие исследователи отмечают, что жизнь в Петербурге требует постоянного напряжения – как физического, так духовного. Это жизнь над пропастью, над зияющей бездной. Смертность здесь всегда самая высокая в России, число самоубийств – на тридцать – сорок процентов выше среднего.

 «На Васильевский остров я приду умирать», – пишет Бродский. Подразумевая, что жить лучше в Нью-Йорке, а умирать, конечно, здесь. Цари, старушки-процентщицы, народовольцы, декабристы – все они выбирали для смерти этот город.

 Однако петербуржцы и петербурженки (это омерзительное слово так любят нараспев произносить по местному радио) гордятся трудностью проживания в городе и любуются своими страданиями. Ответить на вопрос «как дела» что-то бодро-оптимистическое так же неприлично, как справлять нужду мимо унитаза. Дела, разумеется, всегда обстоят плохо. Голова болит, насморк замучил, соседка по коммуналке (сволочь!) опять, напившись, стащила котлету прямо со сковородки.

 Нормальный житель города страдает 25 часов в сутки и несет этот крест со скорбным достоинством, считая, что страдания свидетельствуют о его необычайной духовности. Быть здоровым – абсолютно не красит городского интеллектуала, это просто стыдно. Недавно в одном из интервью писатель Попов с упоением рассказывал о каком-то своем знакомом, у которого были больная печень, сердце, и еще букет страшных диагнозов. Врачи категорически запретили этому человеку пить. И что же – демонстрируя невероятный героизм, тот продолжал ходить по друзьям и пил, много пил, судьбе назло! И веселился от души! Умер, правда, очень рано – но зато как он красиво пил! Попов пропел настоящий гимн щедрости души этого бедняги…

 С самого возникновения Петербург был городом умалишенных, безумцев, чудаков. О городских сумасшедших написана не одна книга. Здесь всегда был центр целителей, блаженных, лжелекарей и лжепророков, и работа у них не переводилась. И главная местная святая Ксения Петербуржская тоже была обыкновенной юродивой. Сорок пять лет она в одежде покойного мужа и под его же именем бродила по городу.

 Именно в больном Петербурге, в отличие от здоровенькой Москвы, всегда существовал целый культ страдания – причем явно с садо-мазохистским уклоном.

Чисто культурная столица

Чудовищно навязываемое властью заблуждение о Петербурге как о «культурной столице» России. Под этим определением, которое повторяется как мантра и прессой, и властью, нет никакого смысла. С точки зрения юридический это просто бред: здесь не находится ни один орган управления культуры, никаких полномочий всероссийского масштаба у города нет и в помине.

 А с точки зрения человеческого потенциала это вообще смешно. Пресловутый миф о «особой интеллигентности петербуржцев» не выдерживает никакой критики. Достаточно посмотреть мрачную картину «Взятие Бастилии», регулярно возникающую при подходе любого транспорта в час пик, чтобы понять, кто есть ху. А что тут удивляться: после блокады в городе осталось всего триста тысяч человек, и остальные – приезжие со всех мест и кто угодно, только не петербуржцы.

 Сейчас историческая часть города занимает только семь процентов территории. Истинный Питер – это хрущобы, трущобы, корабли и урчащие самолеты над Московским районом. И еще новые памятники, которые вопиют сами за себя.

 Уличные шедевры открываются нынче уже по нескольку раз в неделю – такое бывало только в двадцатые годы. Какие-то придурковатые кошечки и собачки на Малой Садовой. На Одесской улице – тупой фонарщик, на Малой Конюшенной – дурак-городовой, на Итальянской, рядышком с Пушкиным – умный, но Остап Ибрагимович Бендер. У цирка – жуткий клоун на мотоцикле, на Невском – белый медведь…

 Поистине ужасен памятник Александру Невскому у Лавры, уже прозванный в народе регулировщиком: полное ощущение того, что князь регулирует движение и вот-вот бросится взимать дань с водителей.

 И конечно, не менее ужасен памятник другому Александру – Карелину, который так понравился самому чемпиону…

 На самом деле Петербург – не культурная, и не физкультурная столица России (здесь же все постоянно болеют!), а столица криминальная. Причем дело даже не в обилии заказных нераскрытых убийств, совершенных в центре города и не в количестве краж и разбойных нападений средь бела дня.

 В этом городе три века подряд царит криминальный дух. Само строительство Петербурга было грандиозным преступлением. Поэтому только здесь могло придуматься такое – поставить посреди города Петропавловский равелин – государственную тюрьму! – как самое красивое сооружение.

 В этом городе совершены все культовые российские убийства – от старушки-процентщицы до царя-освободителя. Именно здесь произошли четыре кровавые революции.

 Криминальное сознание так же отличает петербуржцев, как вечные болезни, серость лиц и тотальное одиночество. Только в Петербурге мирно уживаются две радиостанции, гоняющих блатняк и гоп-стоп-музыку. Причем обе находятся в самом верху рейтингов.

 Не лишайте город заслуженного лидерства – как триста лет назад, так и сейчас это криминальная столица России…

Удача повернется к нам фортуной

Проклиная все на свете, беспомощно запахиваясь а-ля Башмачкин в свою старую шинель, она же курточка, я добрел наконец до метро. И тут случилось настоящее чудо. Будто огромное красное июльское солнце вылезло на небо и осветило все своим чудным светом. Будто роскошный фейерверк, взрываясь тысячами разноцветных снопов, ударил мне в глаза и ослепил. Будто еще одна бутылка отменного коньяка влилась в мое жадное горло и затопило желудок приятнейшим теплом…

Позвольте объяснить причину моей скоропостижной эйфории. Я увидел у метро ларек, в котором продавались лотерейные билеты, и меня осенило: а что если там лежит мой счастливый билет с миллионом долларов или трехкомнатной квартирой? Да, я не Джин Диксон, но я никогда еще не покупал лотерейные билеты – почему бы не попробовать?

В кармане лежали полторы тысячи долларов нашими родными рублями, приготовленные на очередной поход в казино. Я потрусил к ларьку и сунул киоскерше пачку:

– Дайте мне билетов, пожалуйста. На все.

Бедная женщина сначала разинула рот, потом отпрянула от меня, словно увидела крокодила, и наконец стала выглядывать в окошечко – очевидно, в поисках ближайшего милиционера.

– Вас что-то смущает? – вежливо поинтересовался я.

Наконец служительница азарта взяла себя в руки и смастерила некоторое подобие улыбки.

– Нет, просто такая крупная покупка… А какие брать будете? У нас разные лотереи есть.

– Да мне все равно! Главное, чтобы моментальные.

Процедура выдачи билетов заняла полчаса. В итоге у меня на руках оказалась громадная пачка блестящих картонок. На одних были нарисованы зверюшки, на других машинки, на третьих человечки…

По счастью, прямо рядом с ларьком оказалась скамейка. Ноги меня абсолютно не держали – я буквально дрожал от нетерпения и приплясывал, как помешанный. Плюхнувшись на скамейку, я сорвал с руки перчатки и принялся яростно скрести пальцами по бумажкам. Вокруг стали собираться любопытствующие, но мне было абсолютно наплевать. Дрожь усиливалась, руки уже тряслись как у хронического алкаша, и мне часто приходилось прерываться. Проигравшие билеты я просто-напросто выкидывал прямо перед собой, а мелочные выигрыши забрасывал для надежности во внутренний карман шинели.

Скоро передо мной образовалась приличная гора. Я уже отработал зверюшек и машинки, но миллиона все не было. Принялся за человечков…

Сколько я сидел на этой чертовой скамейке – бог весть. Пальцы отчаянно болели, голова почему-то кружилась. Скамейка напоминала утлый челн, несущийся в открытое море, а стоящие вокруг люди казались пьяными призрачными матросами…

Колоссальным усилием воли я взял себя в руки. Да, миллиона в этих билетах не оказалось. Старушка Джин крупно подвела меня. И мне не на что идти сегодня в казино.

Все так же дрожа, по-волчьи стуча зубами, спотыкаясь на каждом шагу, я побрел в метро.

Ветер плевел мне в лицо. Жить не хотелось категорически.

Кто не платит, тому заказывают музыку

Кстати сказать, в моей биографии был уже случай, когда меня вот так же немилосердно колотила дрожь азарта. Тогда я, отобрав у родителей все накопления, отправился покупать акции легендарного АО «МММ». Мои бедные мама и папа, честные советские инженеры, откладывали копеечка к копеечке чуть ли не двадцать лет подряд, чтобы когда ребенок надумает жениться, он мог купить суженой настоящую норковую шубу. И может быть, еще останется на югославские сапоги. Путем всевозможных ухищрений (не обошлось и без унизительных походов бабушки в скупку с фамильным серебром и сочинениями классиков), набралась вполне приличная по тем меркам сумма в три тысячи долларов.

Но я не хотел жениться, я хотел как можно быстрее стать богатым. А тогда, как вы помните, в стране случилось чудное ммм-гновенье. Еще вчера бедные люди, униженные и оскорбленные по полной советской программе, становились баснословными богачами за несколько недель, купив акции Мавроди, а потом загнав их по более высокой цене.

Так вот, я парился в длиннющей очереди, которая удавом растянулась от кинотеатра «Титан», где раздавились сокровища, до Литейного. Разумеется, пришлось стоять и ночью – хорошо, что с собой у меня было целых три фляжки с коньяком, иначе можно было запросто превратиться в ледяную статую. Вокруг сновали коротко стриженные мальчики в тренировках «Адидас», с накачанными шеями и затылками, переговаривались по редким тогда мобильным, садились в свои «Мерседесы», нагло лезли без очереди. Кто-то возмущался, а я за полтора дня и одну ночь стояния не проронил ни звука. Возможность быстрого обогащения настолько захватила меня, что я только дрожал и стучал зубами, и молился, чтобы акции не кончились перед моим несчастным тогда еще не обрезанным носом.

И таки достоял, стойкий оловянный солдатик, и купил на все мамины-папины сбережения шуршащие бумажки с портретом Мавроди, и приехал домой счастливый, и напился от радости!

А назавтра объявили, что «МММ» прекратило покупать свои акции…

С Мавроди я познакомился много позже. Умнейший, скромнейший, обаятельнейший человек! Распотешил меня такой вот историей. 1995 год, зима, центральный офис «МММ» на Варшавке. У ворот пять дней торчат грузовики, которых почему-то не пускают вовнутрь. Может, о них просто забыли. Шоферам все равно, им оплачивается простой и командировочные.

 Один из сотрудников офиса, проходя мимо, заглядывает под кузов грузовика. Там огромные мешки. И все снизу доверху забито деньгами.

Мавроди уже вышел на второе место в России по обороту после «Сникерса»: он получает пять миллионов долларов в день, а шоколадный гигант – пять с половиной. До краха «МММ» остается еще несколько месяцев…

 Как на мой извращенный вкус, так Сергея Пантелеевича Мавроди можно сравнить разве что с Набоковым. Оба бесконечно любили бабочек. Оба были не признаны современниками. Обоих хотели судить – но за что, позвольте? И судьи кто?

 В далеком 91 году Мавроди отсидел неделю в изоляторе на Петровке. Его брали по знаменитой статье 93 прим – хищение госсобственности в особо крупных размерах. Мера наказания – от десяти лет колонии строгого режима до расстрела. Но скоро выпустили: по логике следствия получалось, что Мавроди крупно обкрадывал самого себя.

 Как рассказал мне Сергей Пантелеевич, за годы занятия бизнесом он не был под следствием только два месяца. Поэтому у него сформировался очень хороший иммунитет…

 После неудачного депутатства Мавроди надолго и всерьез дематериализовался. Думали – навсегда. А потом его случайно нашли заурядные московские менты, причем не на роскошном ранчо в Аргентине и не во дворце на Средиземном море, а в самой Москве, в какой-то дешевой съемной квартирке простого многоэтажного дома…

На самом деле Мавроди не нарушил ни одного российского закона. В той же Америке еще двадцать пять-тридцать лет назад происходили скандалы с инвестиционными фондами, тоже собиравшими деньги доверчивых вкладчиков. Директора фондов вкладывали их в свой бизнес, ничем при этом не рискуя. Потом появились законы, запрещающие сбор денег подобным образом. Но это в Америке! А в России таких законов просто не было.

Сразу после краха Мавроди мог бы предъявить тогдашнему премьеру Черномырдину колоссальный иск – и если бы дело происходило в любой другой стране, наверняка суд принял бы решение в его пользу, обязав правительство компенсировать все убытки. Ведь крах «МММ» начался с того, что Виктор Степанович выступил и сказал: граждане, это липовый фонд, это пирамида! По всем каналам распространили информацию, что крах «МММ» неизбежен, в один день огласили заявления Минфина, налоговой полиции и антимонопольного комитета.

Люди тут же помчались забирать деньги – а такое ни один банк не выдержит! Даже если в Сбербанк придет за один день четверть вкладчиков и потребует вернуть деньги назад, он может рухнуть – потому что денег как таковых нет, они вложены, они крутятся…

По мнению близких к Мавроди людей, он обирался поработать еще год-два, собрать как можно больше долларов и рублей, а потом перекинуть эту систему на восточно-европейские страны. Тогда это была бы масштабная международная организация. А на собранные деньги можно было выкупить что-то ценное – например, какой-нибудь сектор российской экономики.

Если бы Мавроди не остановили на скаку, он вполне мог создать такой неофициальный российский бюджет и направить его на развитие любых производств. Вот сделал бы он это или нет – уже другой вопрос…

Но и без этого огромная положительная роль Мавроди в нашем нелегком пути к олигархическому капитализму поистине бесценна.

Одним из первых, еще при Горбачеве, Мавроди стал завозить в Россию компьютеры тоннами. Именно благодаря бурной компьютерной деятельности про «МММ», у которой нет проблем, узнали все, и компания могла запросто покупать такие мелочи, как один день бесплатного проезда в московском метро для всех желающих.

«МММ» – первая фирма в России, которая на своем примере учила нас, что такое рекламная компания, что такое логотип и слоганы. «Из тени в свет перелетая», обычная строка Тарковского, стала всенародно известной в исполнении «МММ». Сериалы про Леню Голубкова, затаив дыхание, смотрела вся страна. Мы обрели новый жанр и новых героев.

«Народная приватизация» по Чубайсу обернулась известно чем – ваучеры большинства были немедленно обменяны в ближайших лотках на бутылку водки. Именно благодаря Мавроди мы узнали, что такое котировка акций, дивиденды, прибыль… Он гениально – просто и доступно – провел нам экономический ликбез, который не удосужилось провести государство. А зачем? Чем человек неграмотней, тем легче у него все отобрать – ресурсы, землю, заводы. Пока государство в лице серых чиновников и красных директоров, давясь и чавкая, с жадностью заглатывало народную собственность, Мавроди талантливо и доходчиво нас учил экономическому уму-разуму. И многие оказались неплохими учениками, вложив заработанные на игре в «МММ» деньги в реальный бизнес, а потом грамотно уведя их в оффшоры и купив недвижимость в районе Пикадилли и Елисейских полей.

В самые страшные годы Сергей Пантелеевич дал шанс миллионам людей почувствовать свою значимость. Новые русские нищие, цинично опущенные новой властью, поверили в то, что они партнеры, от которых кое-что зависит. Впервые после Пушкина, Гоголя и других русских классиков Мавроди творчески продолжил и развил традиционную для Россию тему «маленького человека». Он обращался именно к нему, задавленному и униженному властью, превращая его убогую и мрачную действительность в красочное, яркое, эффектное и абсолютно непредсказуемое шоу.

В этой игре были проигравшие, как я – но были и победители. И в этом колоссальное отличие Мавроди от нашего государства – поскольку на пирамидах ГКО и дефолтах маленький человек мог только проиграть и потерять последнее. Потому Мавроди играл по-честному, а государство – нет.

Сергей Пантелеевич никогда не был близок к комсомольским и партийным работникам, из среды которых выросли самые отъявленные демократы. Он сторонился этих людей, чувствуя их лживость. В разные годы Мавроди многократно приглашали к себе поговорить по душам разные вице-премьеры и члены правительства – он неизменно отказывался. «По жизни я домосед, человек нелюдимый и самодостаточный», – говорил мне Мавроди. Он хотел только одного – чтобы его не трогали. «Меня бы там стали получать, как надо вести бизнес, – объяснял он. – Разумеется, я с этим бы не согласился. В конце концов, это моя частная фирма, что хочу, то и ворочу».

Согласитесь, это звучит наивно даже для поклонника бабочек…

И кроме того: дело Мавроди до сих пор живет и побеждает. Пусть кто-то думает, что эпоха виртуальных пирамид безвозвратно прошла. Но когда нам говорят о неуклонном подъеме российской экономики, об успешном возврате капиталов, о небывалом притоке западных инвестиций, почему-то сразу вспоминается Сергей Пантелеевич.

Не строим ли мы сейчас опять новую российскую пирамиду, только много выше и сильно круче – вот вопрос, на который не ответит никто. Даже Мавроди.

Отступление третье.

Трахтенберг из Трахтенбурга

20 мая 1901 года, около десяти часов вечера, на углу Невского и Малой Морской появился совершенно голый юноша. Откуда он взялся и почему оказался в таком виде на улице, сразу выяснить не удалось, поскольку молодой человек был в стельку пьян и на все вопросы только безобразно мычал. Городовой препроводил на извозчике странного субъекта в участок, даже ничем его не накрыв. К утру юноша оклемался – и тогда выяснилось, что это выпускник последнего класса гимназии Василий Трахтенберг, будущий великий шулер и знаток карт…

В детские годы Василий был очень способным мальчиком и радовал родителей отменными успехами. Но когда ему исполнилось пятнадцать, отец стал замечать за ним известный юношеский порок. Известный врач Бихтер посоветовал выбивать клин клином. В результате юноша вместе с дядей отправился в увеселительное заведение «Альказар», откуда в сопровождении милых дам переместился в меблированные комнаты г-жи Жолнерович. Так было положено начало большого пути.

После десятка мелких интрижек с дешевыми певичками Трахтенберг-младший воспылал страстью к одной из самых дорогих петербургских этуалей Юлии Марии Жаке-Шануан. (Она же Мария Лукьяновна Шатунова). Из дома стали регулярно пропадать маменькины драгоценности и папенькины кошельки. Вскоре терпение родителей лопнуло, и отпрыск был выгнан из дома с небольшим содержанием в 60 рублей в месяц.

Тогда Василий Трахенберг, поступивший к тому времени в Императорскую военно-медицинскую академию, решил попытать счастья на зеленом поле. Согласно уставным положениям большинства клубов, господам студентам вход в игральные комнаты был строго воспрещен. Поэтому Трахтенберг, одолжив у приятеля статское платье, отправился в клуб для служащих кредитных учреждений. И в тот же вечер выиграл триста рублей…

Через несколько месяцев капитал юного игрока достиг десяти тысяч. И он стал тратить деньги направо-налево: то прикупал за бешеные деньги старинную итальянскую скрипку, то диковинную обезьянку, то антиквариат. Кроме того студент снял роскошную квартиру на Мойке и нанял слугу-черкеса.

Однако скоро фортуна от него отвернулась. Тогда Трахтенберг разместил в газетах объявление, что ищет управляющего для своего имения в Тульской губернии, причем условием приема является залог в тысячу рублей. Нашлось шесть соискателей, и мнимый помещик заключил договор с каждым. Скоро все деньги были промотаны и проиграны – немалые, доложу вам, деньги! Судите сами: бутылка водки продавалась тогда за 45 копеек, церковная свеча стоила 5 копеек, чулки без шва с двойными пятками и носками из настоящей английской шерсти – 1 рубль 50 копеек. Приличным окладом конторского служащего считалась сумма в 50-75 рублей, а престижная первая премия Академии художеств исчислялась двумястами рублями…

Съехав с Мойки, Трахтенберг укрылся в грошовых меблированных комнатах на Лиговском, но полиция нашла его и здесь.

На суд обвиняемый явился с поникшей головой и, отказавшись от помощи адвоката, в своей защитительной речи подробно рассказал о своем трудном детстве, о патологической жадности изверга-отца, а также о своей юношеской неопытности и полном незнании жизни.

Присяжные разжалобились и вынесли чрезвычайно мягкий вердикт: один месяц тюрьмы.

В тюрьме Трахтенберг времени даром не терял. Он консультировал по юридическим вопросам одного известного шулера, а тот в благодарность открыл смышленому юноше некоторые тайны своего почетного ремесла.

Отсидев свое, Трахтенберг направился в Москву – под именем князя Барятинского, студента-белоподкладочника, наследника богатейших изумрудных копей на Урале. В первый же день по приезде в Москву он, разумеется, посетил игорное заведение, чтобы на практике применить новые знания. А уже через неделю сразу в нескольких московских газетах появились сообщения о том, что «некий знатный гость нашего города, проживающий в первопрестольной инкогнито, князь Бар-кий, произвел на днях подлинный фурор в Купеческом клубе. Ведя крупную, красивую игру, он в один вечер обыграл известного сибирского купца Чер-кова ни больше, ни меньше, как на 17 тысяч».

Через месяц душку князя знала вся Москва. Едва ли не каждый вечер новоявленный князь Барятинский с друзьями отправлялся в какой-нибудь загородный ресторан с цыганами, и выбрасывал на ветер сумасшедшие деньги.

Очень охотно князь принимал друзей в своем комфортабельном гостиничном номере «Дрездена», превосходно умел напоить и накормить гостей, а после ужина занять их картами. Играли обычно в «железную дорогу», где главными картами были восьмерки и девятки. И просто удивительно, насколько молодой князь был удачлив в игре! Что ни банк – деньги понтеров пачками перетекали в карман банкомета. Один вечер был особенно памятен игрокам. Это была какая-то пляска восьмерок и девяток – так, что сам князь конфузливо извинялся перед гостями и говорил, что удача почему-то всегда одаривает своими милостями того, кому деньги как раз и ни к чему.

В ту ночь он обогатился тысяч на двадцать, и один из игроков, полковник Боровский, раздосадованный своим крупным проигрышем, наутро, выходя из гостиницы, случайно обратил внимание, что в вывешенном списке постояльцев нет фамилии князя, а значится какой-то Трахтенберг.

Сам князь тут же объяснился: мол, досадная ошибка, управляющий записал номер на свое имя, а он не хочет переписывать, ибо живет в Москве инкогнито…

Через несколько дней полковник Боровский, который стал следить за князем, поймал его за руку на обыкновенном шулерском приеме – крапленых картах. Пригласили полицию, составили протокол…

На суде Трахтенберг косил под психически больного. На этот раз его приговорили к шести месяцам…

В очередной раз удача повернулась к нему фортуной, когда он, возвращаясь после отсидки в Петербург, в купе встретил провинциального дворянина Сулковского. Тот после рюмочки-другой ликера рассказал, что везет в столицу на продажу чрезвычайно ценную картину итальянской школы, доставшуюся от какого-то дядюшки. Трахтенберг вызвался ему помочь.

Помещик с Трахтенбергом быстро подружились и поселились в одной гостинице. А вскоре Сулковскому пришла срочная телеграмма из дома, что у него в имении не все в порядке, и ему следует ненадолго вернуться. Василий Трахтенберг был столь любезен, что предложил в этой затруднительной ситуации свои услуги. Друг может спокойно ехать по неотложным делам, а он пока займется поиском покупателя…

Через несколько дней, прибыв домой, Сулковский обнаружил, что никто телеграммы ему не посылал. А Трахтенберг вскоре отправился в вагоне первого класса в Париж, охотно рассказывая попутчикам, что получил недавно 150 тысяч в наследство от какой-то дальней родни…

В Париж он вступил под звучным псевдонимом «Князь Трубецкой». На Западе тогда паспортная система отсутствовала, так что можно было назваться кем угодно – были бы деньги.

Для молодого красавца князя, утонченного, с прекрасными манерами и солидной суммой в бумажнике, вскоре открылись двери всех модных салонов. О баснословных выигрышах русского миллионера писали все французские газеты. И вот однажды князь был представлен известной парижской законодательнице мод и меценатке графине Анне-Симоне Декур де Шатильон де Лентилли Масса-Маласина…

Графине к тому времени было сорок семь – ну и что с того? Вскоре между ними завязался бурный роман. Молодой князь Трубецкой грезил о фамильных драгоценностях графини, о родовом замке… Не тут-то было! Очень скоро в порыве страсти графиня призналась возлюбленному, что громкий титул – лишь плод ее воображения, а в действительности она – Жозефина Симонет, дочь мелкого провинциального рантье, и основной источник ее доходов – хитроумные авантюры…

Василий Трахтенберг был умным человеком. Он тут же поведал мнимой графине, что и его княжеский титул той же пробы и предложил скрепить любовный союз деловым сотрудничеством…

На ловца, как известно, и зверь бежит. Вскоре в Париж приехал инженер Шенкель, представитель российского синдиката «Рижского металлургического сотоварищества». Он познакомился с князем и графиней, а те представили его некоему чрезвычайно важному лицу – г-ну Фальгиеру де Вашон де ля Тур дю Пан ди Бриасон, на карточке которого значилось, что ее владелец состоит собственником золотых приисков в Бразилии, а также является частным секретарем принца Антуана Орлеанского.

Инженер Шенкель решил воспользоваться этим знакомством и предложил Фальгиеру деловое партнерство. На что тот рассказал, что располагает миллионом долларов, которые ему доверил принц для вложения в какое-нибудь выгодное предприятие.

Итак, Фальгиер, Шенкель и князь Трубецкой в качестве переводчика с окладом в 25 тысяч рублей ежемесячно выехали в Сибирь. В дороге Шенкель неожиданно заболел и вынужден был задержаться для поправки здоровья в Иркутске. В связи с этим бразильский партнер по приезде на место имел возможность решать дела фирмы фактически единолично. К тому времени, когда обследование рудников было закончено, г-н Фальгиер был обладателем 34-х концессий. По контракту он обязан был все их переуступить синдикату, но вместо этого шестнадцать из них – самых лучших, от рижского сотоварищества скрыл. Этот неблаговидный поступок через какое-то время был раскрыт, но Фальгиер и князь Трубецкой – Трахтенберг, ставшие собственниками золотых приисков, к тому времени были уже в Париже.

«Рижское металлургическое сотоварищество» начало наводить справки. Тут же выяснилось, что принц Антуан Орлеанский и в мыслях не имел вкладывать деньги в сибирские прииски, а г-н Фальгиер на поверку оказался обыкновенным приказчиком из какого-то модного парижского магазина…

Синдикат возбудил перед прокурором республики уголовное дело о мошенничестве и злоупотреблении доверием. Фальгиер предстал в качестве обвиняемого и был, несмотря на блестящую речь защищавшего его знаменитого адвоката Анри Роббера, признан виновным и приговорен к 2, 5 годам тюремного заключения.

Графиня Анна-Симона Декур де Шатильон де Лентилли Масса-Маласина осталась из-за невыясненности ее роли в данной афере абсолютно в стороне, а Василия Трахтенберга по требованию российских властей депортировали из Франции и под усиленным конвоем препроводили на родину для следствия и суда. Суд присяжных приговорил Василия Трахтенберга к трем годам арестантских отделений. . .

И вот здесь его судьба делает крутой вираж.

В апреле 1908 года в Санкт-Петербурге вышла прелюбопытнейшая книга, которая сразу наделала в обеих столицах много шума. Называлась она «Блатная музыка. Жаргон тюрьмы». Автор – Василий Трахтенберг. На титульном листе особо указывалось, что «подлежащий словарь составлен по материалам непосредственных наблюдений автора в различных специальных учреждениях России, как то: пересыльная тюрьма «Кресты», «Дом предварительного заключения» и «Дерябинские казармы» в Петербурге, «Бутырка» и «Каменщики» в Москве, а также в киевской, зеленской, одесской и варшавских тюрьмах».

Удивительно, но факт: книга была издана под редакцией и с предисловием великого российского ученого-языковеда Ивана Александровича Бодуэн де Куртене. В своем вступлении профессор оценил труд Василия Трахтенберга по составлению «Жаргона тюрьмы» как выдающийся вклад в русское языкознание и едва ли не самый полный по тем временам словарь блатных выражений.

Но и это еще не все. Отделение русского языка и словесности Императорской Академии Наук приобрело у Василия Трахтенберга часть материала, вошедшего в сборник, для пополнения издававшегося в те годы обширного Словаря русского языка…

Между прочим, материалы, собранные Трахтенбергом, до сих пор широко используются лингвистами, писателями и литературоведами. Только за последние несколько лет было издано с десяток разных энциклопедий и справочников, которые имеют в своей основе «Блатную музыку» Трахтенберга.

В сборнике много слов, хорошо нам знакомых и понятных: «бабки», как и сто лет назад – деньги, «вкручивать» – врать, «лопатник» – бумажник, «смолить» – курить. Но немало и таких, которые незаслуженно забыты или полностью изменили свое значение. «Блат» прежде означал всякое преступление, «поторопиться» – выпить лишнего, «грызня» – прения сторон в суде, «темнота» – наркотики, «чертогон» – нательный крест…

Целый раздел сборника посвящен тюремным пословицам и поговоркам: при игре и рупь не тулуп, а шапка в гору; добрый вор и из-под себя кобылу украсть сумеет; ночь-матка все кроет гладко; что мне законы, когда судья знакомый; пей, как гусь, ешь, как свинья, а работай черт, а не я; и меж святых много кривых…

Но самое главное в «Блатной музыке» – потрясающий игроцкий жаргон. Трахтенберг – блестящий шулер – указывает множество оригинальных терминов, бывших в употреблении у профессиональных игроков.

Туз, например, торжественно именовался «господином Блиновым», и смысл небрежно брошенного «сигналистом» замечания «у меня сегодня все семейство Блиновых в гостях» сразу же становился очевиден его напарнику-шулеру. «Брать» означало обыграть понтера-простака при помощи какого-либо приема «верняка»: «на держку» или «складку», «сплавку», «перебор», подбор» или «сигнал». «Воловерами» в шулерской среде называли наводчиков, «сгонщиками» – составителей игры. Пальцы нежно окрестили «работничками», двойку презрительно именовали «дунькой», даму небрежно «мазихой», а шестерку – «братским окошком». Выражение «лоб в лоб» тоже, как оказалось, имеет карточное происхождение. Им обозначал ситуацию, при которой в игре участвовали два шулера, каждый из которых, не подозревая, что имеет дело с коллегой, считал партнера самым заурядным лохом.

Вот вам наугад несколько игроцких слов и выражений с объяснениями из «Блатной музыки».

Пассажир крепкий – «человек, раз уже побывавший в «переделках» у шулеров и ни разу еще не догадавшийся об этом. Человек, хотя и «понимающий», т. е. знающий о некоторых приемах, употребляемых шулерами, но все-таки способный играть с шулером, не зная об этом, называется «порченым»; «рваным» же считается игрок, несколько раз уличавший шулеров в нечестной игре и которого «взять» довольно трудно».

Перстень – «есть шулера, носящие на пальце перстень с острым камнем, которым, когда нужно «сорвать» две карты», они прокалывают верхнюю и следующую за ней и «сбрасывают» их вместе».

Подбор – «прием, употребляемый шулерами при некоторых играх (при игре в макао, например. Карты, отбрасываемые партнерами в один из углов стола, «подбираются» ими и складываются в известные благоприятные для них сочетания, которые затем благодаря «коробочке», падают на то или другое табло. Такой прием называется также «складкою».

Подводчик – «человек, имеющий большое число знакомых среди играющих людей, «составляющий» игру и приглашающий на нее в качестве «дергача» или «исполнителя», шулера, получая с последнего с каждого данного ему «дела» известный процент. Такой «подводчик» называется иногда «составителем».

Поджог – «случай, когда проникший в клуб новый, неизвестный «хевре» профессиональных игроков шулер заводит в нем один или с соучастниками «дело на верняка».

Ремешок – «азартная игра, основанная на умении складывать нитку, веревку или ремешок в расположенные известным образом петли».

Рисовать – «метить для игры на верняка» карты либо посредством резинки, которую в известном месте натирается блестящая рубашка их, вследствие чего это место теряет свой первоначальный глянец и тускнеет, – либо посредством миндаля, воска, воды и фосфора. Бывают случаи (крайне редкие!), что карты рисуются особым химическим составом, видимым лишь сквозь темные стекла пенснэ или консервов, которые, якобы страдая болезнью глаз, носит шулер во время игры».

Свист – «так называется прием, употребляемый иногда шулерами при «понтировке» в игре «штос». «Материал» для такого приема приготовляется следующим образом. По краям некоторых карт колоды… проводится тупым перочинным ножиком, отчего края этих карт чуть-чуть загибаются вовнутрь. Карта, врезаемая шулером в колоду при «съемке» или «резке», входит в нее либо свободно, либо щадевая загнутые края карты, отчего получается неуловимый для профана, но достаточно характерный для шулера своеобразный звук – «свист», благодаря которому он уже знает, какая именно карта будет «в лоб», т. е. наверху колоды».

Святцы – «Так на тюремном жаргоне называются карты. Составителю словаря приходилось не один раз слышать в московских тюрьмах наименование их также «сианцами» или «сьянцами», что он полагает искаженным словом «сеанс». Святцы делятся на «лакши», «ружья», «чалдонки», «стирки».

Сигналист – «сообщник шулера, не принимающий участия в игре, сидящий в качестве зрителя за спиною «пассажира» и дающий условными «сигналами» знать «игроку», какие именно карты на руках его партнера. Такой «сигналист» называется также «стрелочником».

Стрема – «арестант, поставленный на стражу, обязанный условным криком, свистом или известным словом давать знать играющим в карты о приближении опасности в виде начальства или надзирателя. Поэтому «стремить» – следить, наблюдать, сторожить, выслеживать».

Утка – «одна из «волынок», распространенных в сибирских острогах. Какого-нибудь «жигана» или «желторота» ставят а колени, связывают вместе ступни ног, прикручивают к ним кисти рук, между которыми вкладывают зажженный огарок свечи, и заставляют его ползти в таком положении по полу, добраться до брошенной где-нибудь на полу медной монеты, нагнуться и поднять ее ртом, стараясь не выронить при этом не сдерживаемый пальцами огарок. Нужна большая ловкость, чтобы нагибаясь не потерять равновесие и не «кувыркнуться» как утка вниз головой, хлопнувшись головой об пол. Если «жигану» или «желтороту» удается взять ртом копейку, – монета его; если нет – его «поливают» «за жадность», как говорят при этом острожники».

Чалдонка – «колода самодельных карт, употребляемых в сибирских острогах и представляющих собой куски проклеенной бумаги с нарисованными на них кровью и сажею очками. На 2 фигурах очки расположены в ряд поверху и понизу карты (король – четыре, дама – три, валет – два)».

Щуп – «игрою на «щуп», в противоположность «игре на глаз», называется такая игра, в которой шулер распознает карты не благодаря меткам, нанесенным на них «рисовкою», а благодаря выпуклостям или наколам, сделанным на них либо булавкою, либо ногтем, и незаметным на глаз, но хорошо чувствуемым на осязание»…

Цитировать можно бесконечно. Согласитесь, все это действительно звучит как музыка. Можете мне поверить – как счастливому обладателю абсолютного слуха. Но все-таки каков Трахтенберг!

Какой, понимаете ли, матерый был человечище!. .

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Звезда пленительна отчасти

В пресс-релизах моего журнала, которыми генеральный директор усердно бомбил потенциальных жертвователей (они же наивные рекламодатели), говорилось, что это уникальное издание посвящено звездам большой политики, акулам крупного бизнеса, а также высокой и очень высокой культуры. Из всего этого великолепного набора блюд меня по-настоящему интересовал лишь десерт – а именно, возможность говорить со звездами об игре в казино. Разумеется, я стал нещадно пользоваться служебным положением, чтобы как можно чаще удовлетворять свои рулеточные фантазии.

Помню, как я впервые увидел в «Конти» знаменитого ювелира Андрея Ананова, чью булавку я незадолго до этого так бездарно продул. Словно гордая, хищная птица, орел или кондор, он летал между столиков, разбрасывая очень крупные ставки и сердито поглядывая на дилеров, а те, словно маленькие птички, боязливо поводили плечами-крылышками. Я понял, что в этот вечер к Ананову лучше не соваться – он крупно проигрывал.

Но знакомство все равно произошло довольно скоро. Андрей Георгиевич, услышав трогательный рассказ о бриллиантовой булавке, павшей жертвой моей несчастной страсти, сразу расположился ко мне и пригласил на интервью в гости. Так я впервые попал в его квартирку на Петроградской стороне, своими размерами напоминающую футбольное поле. Я задал несколько дежурных вопросов – и вскоре не на шутку увлекся, как подросток, обманом попавший на крутой эротический фильм.

Понимаете, я очень люблю нежных, женственных мужчин и сильных, мужественных женщин. Но при всей своей горячей любви я не могу не признать, что есть в этом некая несообразность, некая коварная улыбка природы, которая повторяется все чаще и чаще. До такой степени, что примеры прямо противоположные воспринимаются с детским удивлением.

Не знаю, насколько Андрей Георгиевич Ананов блестящий ювелир – не специалист я в ювелирике, каюсь. Но вот то, что его биографию можно изучать мальчикам, желающим стать закаленными мужами – это точно.

Начнем с того, что несколько раз Ананова натурально убивали. Однажды он ехал с любимой девушкой на машине в Таллин, когда на дороге показались двое голосующих молодых человека. Дождь, холод, ночь – Ананов притормозил. Парочка оказалась та еще: тут же выпили бутылку дешевого портвейна, закурили какую-то дрянь. А потом, куражась, пришлепнули ко лбу водителя червонец…

– Оба из машины вон! – приказал Ананов.

Гости защелкнули кнопки задних дверей. Тогда Ананов, выхватив из-под сиденья тяжелую монтировку, перегнулся через сиденье и рванул ближнего за воротник, выволакивая из машины. И тут же получил удар в живот чем-то тонким и длинным.

Второй выскочил из машины, и снова в живот водителя вонзилось что-то тонкое и длинное. Ананов нанес удар, на этот раз монтировка попала в цель. Нападавший заорал от боли и вывалился из машины. Попутчица с ужасом смотрела на окровавленную руку, сжимавшую баранку.

Каким-то чудом он, раненый, добрался до гостинцы «Виру». Пока доехали, полковрика крови натекло. Ананов вошел в холл гостинцы и рухнул, как подкошенный, потеряв сознание. Очнулся

уже в больнице – умирающим. Он умирал два дня, субботу и воскресенье, врачей не было, боль адская, а дежурный врач не понял, что у больного начался тяжелейший перитонит…

С жизнью Ананов уже попрощался – но настал спасительный понедельник, до которого он чудом дожил. Хирург коротко бросил: немедленно на стол.

Очнулся Ананов через несколько дней в реанимации – и сразу попросил сигарету и шампанского. Молоденькая медсестра, влюбившаяся в него с первого взгляда, покорно принесла и то, и другое.

На седьмой день после тяжелой полостной операции он уже спал с этой медсестрой, а потом она с цветами проводила его до приемного покоя, где сидела любимая девушка Ананова. И они пошли ужинать в «Варьете», а назавтра уехали на машине в Ригу.

Кстати, его несостоявшихся убийц привезли в ту же больницу – это были матерые уголовники…

Пьянству – boy

Много позже умирал Ананов и от алкоголизма – долго и мучительно. Начал выпивать он в пятнадцать лет, попав юнгой на флот. Там махнуть стакан-другой считалось делом чести.

И понеслось.

Обычной дозой Андрея Георгиевича было три литра водки, выпитых с приятелем на двоих за час-полтора. После чего, веселые и довольные, они шли отдыхать на танцы. И утром просыпались как огурчики.

«До сих пор я не могу понять, каким чудом я выжил, не оказался на дне этой ямы, поглотившей многих, не спился до белой горячки, не погиб в пьяных драках, не прицепил веревку к крючку от люстры в квартире на Литейном, благо потолки там позволяли. Каким-то чудом я переживал дикие алкогольные депрессии, когда хотелось только одного – забыться и не просыпаться. Я не понимаю теперь, как я смог поступить в Театральный институт, поставить сорок четыре спектакля, быть известным спортсменом, киноартистом, и вообще, жить».

Когда отец покончил с собой, Ананов бросил пить и держался пять лет – на ампуле «эспераль», от которой погиб Высоцкий. Тогда он сделал маме свое первое изделие из золота – булавочку с жемчужиной взамен той, что пропил когда-то.

А потом – опять срыв, тяжелый страшный…

«Три дня пьянки, два дня депрессии, мыслей о веревке и отлеживания на диване, бульон на третий день, два дня на возвращение к нормальной жизни, и несколько недель интенсивной работы. И потом – все сначала»…

Спасла Ананова младшая дочь Анюта – или Зайчик, как он ее называет. Однажды жена Андрея Георгиевича уехала на несколько дней к бабушке в Смоленск, и он остался с маленькой дочкой вдвоем. Все было хорошо, пока в один из вечеров в гости не зашел сосед. Уложив ребенка, сели за стол – и понеслось. Последнюю бутылку водки Ананов начинал уже один…

Он очнулся глубокой ночью, одетый, в ботинках, в незашторенное окно светила луна. И вдруг обнаружил маленькую дочку, которая спала, стоя на коленях, согнувшись и положив головку на диван. Девочка была мокрая до нитки, голые ножки белели на темном полу.

Ананов в красках представил себе все, что произошло. Маленький Зайчик, проснувшись, сначала плакал и звал папу. Потом она каким-то чудом перелезла через высокую сетку, не упала в темноте, не сломала ножку, а может, и упала, и ушиблась – и поползла искать его в безмолвии большой квартиры. А когда нашла – осталась рядом, как ангел-хранитель…

«Я заставил себя встать, переодел и уложил спящего ребенка, укрыл своим одеялом, вылил остатки водки в унитаз, разделся и лег рядом, укрывшись с головой и прижавшись лбом к худенькой детской спинке. И все мои боли вдруг оставили меня, и я тихо и спокойно заснул…

С тех пор прошли годы. Я не притронулся к спиртному ни разу. И надеюсь, что эта беда миновала»…

Кстати: блестящая ювелирная карьера Ананова началась именно из-за его пылкой любви к спиртному. Дело было так: очень хотелось выпить, и молодой режиссер зашел к своему другу, обсудить вопрос, где взять денег на водку. И увидел станок, на котором работал отец друга, ювелир.

– Слушай, давай я сделаю колечко, продадим и купим…

– Так ведь ты не умеешь! – изумился друг.

– Попробую!

Он по-быстрому сделал колечко, вышел на улицу – и вскоре вернулся с тремя бутылками водки. А уже через пять лет молодой сильно пьющий режиссер станет первоклассным ювелиром, а потом его изделиями будут гордиться короли, принцы, принцессы, бизнесмены и очень крупные авторитеты – во всем мире…

В КГБ попадали лучшие – и многие навсегда

Разумеется в советские годы подпольный ювелир Ананов вполне мог сесть, всерьез и надолго. Например, по знаменитой 88 статье, по которой давали от шести до пятнадцати лет. А если размеры особенно крупные – это уже вышка.

Каждый день и каждую ночь Ананов ждал обыска и визита комитетчиков. Но работал все больше.

«Я решил, что лучше умереть стоя. Точнее, сидя. За рабочим столом ювелира. Никогда в жизни я не присвоил ни кусочка золота, полученного от своих клиентов. Во всем мире ювелиров уважали, а в нашей системе сажали. Ну что ж, решил я, это не мои проблемы. Это проблемы системы….

В то время я еще работал режиссером в драматическом театре. Моя зарплата составляла сто пятьдесят рублей в месяц.

Работая руками по вечерам, ночами и в выходные дни, я мог заработать до пяти тысяч… Моя совесть чиста. А главное – я люблю эту работу. Я приношу людям радость. И я свободен, как ветер»…

Но вот и настал день, когда за Анановым пришли из КГБ – майор, трое помощников и понятые.

Найти заветный секретер, где хранились инструменты и изделия, никакого труда не составляло. А в секретере, помимо прочего, лежала баночка, в которой сидел злобный джинн в виде 88 статьи – а именно, пятьдесят карат голых мелких контрабандных бриллиантов, полученных как плата за работу от одного якобы приятеля Ананова. Он-то и сдал его КГБ.

– То, что вы ищите, – здесь, – сказал Ананов, показывая на секретер. В его голове на ходу рождался грандиозный спектакль, который он должен был поставить немедленно, экспромтом, без всяких репетиций.

«Мозг комитетчика, как мне казалось, должен был зарегистрировать мое признание как дезинформацию. Не зря Станиславский писал: «Играя злого, ищи, где он добрый». Переводя на милицейский язык: когда тебе показывают, ищи там, где не показывают».

– Ну, это мы оставим на сладкое, – сказал майор и ласково улыбнулся. И пошел на кухню. Счет – один – ноль.

Сварив себе кофе, Ананов решал режиссерскую задачу – как оправдать открывание секретера, чтобы незаметно извлечь баночку. И придумав, попросился в туалет.

Майор очень насторожился. Сначала он провел чрезвычайно тщательный обыск, но ничего интересного не нашел. Затем вместе с Анановым направился в туалет, загляну там во все уголки, вытащил все доски и фанерки, и даже тщательно осмотрел ершик для чистки.

«Я стоял сзади, и во мне все ухало, бухало, стучало, громыхало. Сейчас я приближался к кульминации своего спектакля».

Доблестный продолжатель дела Дзержинского решил на всякий случай вскрыть унитаз – роскошный шведский «Компакт» с лебедем на ручке, поднимающейся кверху. Для этого нужна была отвертка, а отвертки у майора почему-то не было…

«-А как эта штука разбирается?

Я сыграл замешательство.

Майор натсаивал. Я «раскололся»:

– Тут маленький винтик в ручке. Нужно отвинтить. Потом все слезает, как с елки.

– Отвинти!»

О, спасибо Станиславскому – как пригодилась его система!

«Разговаривая с майором и глядя ему в глаза, я открыл секретер и вслепую, только памятью и чутьем, нащепал маленькую коробочку. Зажал в ладони. Этой же рукой взял на ощупь отвертку. Отвинтил винтик.

Майор склонился над унитазом. Я опустил коробочку в карман уже досмотренного спортивного костюма».

Первая часть Марлезонского балета счастливо завершилась. Но Ананова ждала и вторая часть.

Майор со своей командой тщательно осмотрел секретер, но ничего криминального не обнаружил.

Перенесли все содержимое секретера в комнату, чтобы составить опись изъятого. И тут Ананов увидел, что в одной из коробочек поблескивают две маленькие детальки, которые он изготавливал как раз для того приятеля-предателя. Они потом могут доказать его связь с этим человеком, чего очень бы не хотелось. А еще рядом с детальками в коробочке лежит золотой слиток грамм на двадцать пять весом. Ананову стало жалко слитка и хотелось спрятать детальки. И он попросил жену принести супу – мол, в КГБ их кормить точно не будут. Жена принесла тарелку борща и хлеб.

«Я положил хлеб рядом с коробочкой, где лежали детальки и слиток золота. Ел борщ и продолжал перечислять названия описываемых предметов. Брал рукой хлеб, откусывал, клал около коробочки. Брал, откусывал, клал.

Движение руки примелькалось. Движение руки было оправданно. И когда вместо хлеба я вытащил из коробочки детальки и положил их в рот – никто не обратил внимания.

Изо рта я переправил детальки в ложку, из ложки в тарелку. Они скрылись на дне борща. Тут я, совсем обнаглев, так же «съел» и кусок золота. Вскоре и он оказался в тарелке.

Мой дедушка научил моего папу после еды оставлять тарелку чистой. Все должно быть съедено до конца. Мой папа научил этому меня. Моя жена знала мои привычки. Вдруг, впервые в жизни, я не доел. Отодвинул от себя «золотой борщ» и сказал коротко: «Убери». Моя умная жена не вылила суп. Она поставила тарелку на кухне и прикрыла крышкой.

Когда, через два дня, я вернулся домой, борщ, конечно, прокис.

Но золото, как известно, и в супе не портится».

Формула любви-1

Вполне мог Андрей Георгиевич погибнуть и во время очередных ралли – ведь он был заядлым автогонщиком.

«Знаешь, есть у меня абсолютная уверенность, что я никогда не разобьюсь, вывернусь из любой автомобильной ситуации. И если учесть, что из однокашников – автогонщиков в живых остались лишь единицы, моя самоуверенность может показаться странной. Но когда на гонках всем казалось, что мне крышка, я думал только об одном: о, черт! опять машину ремонтировать! ну сколько можно…

Однажды на первенстве Союза я за триста метров до финиша проигрывал полкорпуса машины эстонскому экипажу. На последнем крутом вираже можно было рискнуть – увеличить скорость и выйти вперед – или вылететь на повороте в канаву. Но я решил, что канава все-таки лучше, чем второе место…

Не учел я, что почва была глинистая. Меня вынесло в чистое поле, где стоял большой дуб – вот в него-то я и въехал. Двигатель практически лежал у меня на коленях, а спасли дуги и шлем. Результат – сильно раздробленная рука, грудная клетка, колено… Полгода я серьезно лечился.

Следы той травмы остались у меня на руке до сих пор. И еще осталось – соленое чувство победы на губах…»

– Что нужно, чтобы стать настоящим гонщиком? – интересуюсь я. Интересуюсь так, на всякий случай – к машинам я абсолютно равнодушен.

– Прежде всего вырасти мужиком – в лучшем смысле этого слова. Мне очень повезло, потому что по формуле своего происхождения я – победитель. Будь то карты, девочки или автоспорт – я всегда хотел оказаться лучшим!

Был Ананов на грани гибели и не только во время ралли.

«Однажды, в конце семидесятых, я ехал на своем «Москвиче» из Пскова в Ленинград. До этого я всегда, как «Отче наш», выполнял непреложное шоферское правило – если хочется спать, съезжай на обочину, подремли минут пятнадцать-двадцать, и только потом –вперед! Но в ту зиму я каждую неделю мотался по этой дороге туда-обратно – моя вторая жена была беременна, хотелось побыть с ней подольше.

Часов в пять утра я дико захотел спать. Чувствую – надо глаза руками держать, чтобы не закрывались! Мне бы припарковаться и покемарить – так нет же, решил дотянуть. И – заснул за рулем…

Я уверен: меня опекает ангел-хранитель. Не оставил он меня и в этой ситуации. Мне жутко повезло, что не было встречных машин, что я зарулил во сне не влево, а вправо, и съехал на обочину… Повезло даже с погодой: тогда намело огромные сугробы, и я, пробив в горе снега дыру, просто застрял и остановился.

Трудно поверить –но ни на мне, ни на машине не было ни одной царапины!

Проснувшись от удара, я кое-как выбрался из машины и вышел на дорогу. Представляю, как это выглядело со стороны: ночь, шоссе, мороз, и стоит мужик, руками размахивает! Ведь машины в снегу не видно…

Наконец остановился рейсовый автобус. У шофера была лопата, и мы с ним быстро освободили злополучный «Москвич»…

А вот совсем недавно жуткий случай был. Мы с женой возвращаемся домой вечером, на моей машине – 320-м «Мерседесе». Правая полоса, по которой я еду, совершенно пустая – и чего греха таить, скорость у меня далеко не шестьдесят километров.

Смотрю, на перекрестке возле «Юбилейного», где горел зеленый, стоит в левом ряду троллейбус, ждет стрелки светофора. Он, конечно, загораживал мне видимость. Но из-за него все равно ничего не могло появиться! И тут, словно кирпич с неба, на мою полосу выскакивает из-за троллейбуса «Мерседес»! Вылетает вопреки всем правилам дорожного движения, резко останавливается и перегораживает всю дорогу!

Длина троллейбуса – шесть метров, максимум семь. Я с ним уже практически поравнялся. А при моей скорости машина проезжает за секунду 25 метров! Значит, на принятие решения у меня никак не больше четверти секунды…

Меня спас опыт. Ведь из-за чего чаще всего бьются чайники, особенно начинающие? Тормозя, они забывают, что у них в руках руль! А у меня этот рефлекс выработан еще со времен автогонок. Поэтому я умудрился объехать-таки тот «Мерседес». Там были зазоры буквально в миллиметрах! При этом я еще перескочил поребрик и въехал в парк, где играли два каких-то пацана и гуляла старушка…

Как я сумел объехать пару деревьев, столб и тех ребят – разговор особый. Могло ведь элементарно не хватить доли секунды! Одного сантиметра! И тогда была бы настоящая каша…

Испугался я только после того, как остановился. Водитель «Мерседеса» выскочил из машины – такой высокий парень спортивного типа. Когда я к нему подошел, его била крупная дрожь. Он прекрасно понимал, что его спасло чудо, ведь он нарушил все, что мог нарушить. И если бы я в него въехал, его ждала бы тюрьма…

Говорит: вы меня спасли! Я вам, конечно, возмещу все расходы. Господи, я же так мечтал с вами познакомиться – вот и познакомился…

Правда, тысячу долларов за ремонт я с него так и не получил…»

Да, кстати, по ассоциации – еще одна история, связанная с машиной. История, полная выдающегося мужества и совершенной любви, которая, как мы знаем от Иоанна, одна только и побеждает страх.

Однажды Ананов, как обычно, после работы в мастерской отправился в свой магазин, в гостинице «Европа». И тут звонок жены: скорее, Настя умирает… И слезы.

Ананов помчался домой. Картина была ужасная: глазки ребенка, которому был всего годик, закатились, все тело сотрясали сильные судороги. Врачи приехавшей «неотложки» ничего не могли сделать. Срочно была нужна реанимационная машина.

Но ехать она не хотела.

«Я набрал номер реанимации. Суконным голосом диспетчер ответила, что в городе только две реанимационные машины, одна из них сейчас занята, а другая находится далеко, в Купчине.

– Пока машина доедет, ребенок ваш, судя по рассказу врачей, умрет.

Я попросил к телефону главного врача и сказал медленно и отчетливо:

– Если к тому времени, когда приедет машина, ребенок умрет, это будет только наше горе.

Но если машина вообще не приедет и ребенок умрет, то это будет и твое горе тоже. Я приеду и кончу тебя прямо сегодня. Понял?

Он понял. Через пятнадцать минут машина была около дома».

Извините за нравоучение: вот так настоящие мужчины спасают своих родных.

Герой-любовник нашего времени

Ананов, безусловно, не любитель женщин. Он – профессионал.

«У меня всегда было желание войти в чью-то историю и остаться там навсегда. Я боролся с жадностью, заставлял себя дарить женщинам именно то, что мне было жалко дарить. И наверное, все женщины, с которыми я встречался больше одного раза, получали от меня то, что они никогда не получали от других…

Были, конечно, совершенно фантастические романы. В 75-м году я ставил во Франции, в Лионе «Бег». Мне дали переводчицу, которая, как оказалось через несколько дней, была дочерью мэра. Она очень хорошо говорила по-русски, потому что мама у нее была русская.

Богатая, молодая, красивая женщина, которая любила искусство, а тут молодой русский режиссер… Словом, вы меня понимаете. Напичканный уроками райкома, я неделю держался. А потом она появилась у меня в номере в вечернем платье, говорит: где там у тебя есть выпить… Я понял, что за мной пришли. И начался бешеный роман, бешеный, я был счастлив совершенно. Она, бывало, мне говорила: дай паспорт, я поставлю визу – и мы летели отдохнуть в Италию. Чтобы советский человек так себя вел в 75-м году – это был нонсенс! КГБ мой роман отслеживал однозначно. И однажды я пришел в номер, и на шкафу, где лежали консервы (я же не знал, что мне будут во Франции деньги платить!) обнаружил сверток в газете – пачку голландских гульденов. Огромная пачка! Я всю ночь просидел, думал, что делать. То, что их мне подкинули, было очевидно, но вот только кто – наша разведка или французская?

Утром я вызвал французскую полицию. Они приехали мгновенно, а вместе с ними появился Комитет, но они уже не могли ничего сделать…

Весь этот роман был сплошным безумством – и эти полеты, и поездки по ночам куда-то на дискотеки в Париж, и в итоге я за неделю до отъезда получил официальное приглашение на вечер к мэру. Вся семья была в сборе и разные гости – в честь моего отъезда. Встает мэр и говорит: дамы и господа, я пригласил вас попрощаться с нашим новым другом, который, возможно, станет членом нашей семьи…

Вечером мы перешли с ним в кабинет, и он прямо сказал: вам надо остаться, вам нечего делать в России. Я говорю: знаете, я не могу это сделать, не могу оставить вот так мать, младшего брата. Я люблю вашу дочь, давайте я вернусь, Жаклин прилетит ко мне, мы с ней зарегистрируем брак в нашем загсе, я продам все, что у меня есть. Он говорит: ну, это советская логика. А я ему: так я и есть советский человек.

Когда я вернулся в Россию, меня вызвали в Большой дом, вежливо поговорили, я стал рассказывать, какая хорошая пьеса Булгакова… Им это все надоело, и они говорят: счастье твое, что ты не член партии. А что такое, спрашиваю? Они говорят: не надо было дочку капиталиста трахать. Трахал бы дочку коммуниста – все было бы в порядке…

Визу закрыли сразу же, а ее ни разу не впустили в Россию, ни разу! Ни одного письма через почту не дошло, а писала она ежедневно! Только туристы иногда привозили… Она рвалась, и дергалась, и пыталась ко мне прилететь, но ничего не получалось, а я не мог прилететь к ней. А через два года она вышла замуж, и все успокоилось. Да и у меня это прошло…

И потом, что я мог получить во Франции? Когда я был на виду, ставил спектакли, она меня обожала. А стал бы никем, гражданства нет, языка я не знаю, попивал тогда изрядно – и что? С моей любовью поддать хожу по кабакам и, пользуясь родством с мэром, получаю бесплатный стаканчик виски?

…А вообще любил я это дело, любил. Сколько было женщин – страшно сказать. И в университетские годы, и позже… Девчонки меня обожали, и я их тоже. А порядочные женщины всегда боялись меня и постоянно морочили голову. И когда я стал постарше и был женат, все равно у меня были любовницы такие мимолетные. Я всегда делал то, что хотел…»

…На любовную тему у меня в рукаве было припасено еще парочка вопросов – весьма неприятных. В городе уже больше года усиленно поговаривали, что жена Андрея Георгиевича с ним активно разводится и требует половину имущества и ювелирной фирмы. И что он находится в страшном шоке и чуть ли не на грани банкротства. Но внимательно взглянув на мужественное лицо Ананова, я от подобных бестактностей удержался. Себе дороже! А вместо этого зачем-то задал ни к селу ни к городу трижды банальный вопрос о формуле успеха. О боже, какой я еще все-таки слабый журналист, хотя и главный редактор!

– Быть настоящим мужчиной! – тут же отвечал Ананов. – Это ключ ко всему!

– Если бы вы выбирали себе герб, что бы вы на нем написали? – не унимаюсь я.

– Три слова: мужественность – подразумевая под этим, что нужно быть настоящим мужчиной, авантюризм – как страсть к новому, как желание стать первым, и любовь.

– К женщине?

– Любовь ко всему, что ты делаешь в этой жизни.

– И к казино, надо полагать, в том числе?

Двадцать три максимум

Невероятная история игры Ананова, рассказанная им самим

…Шарик упал на цифру двадцать три.

Крупье сгреб проигравшие фишки. Теперь только одна ставка осталась на столе, ожидая выплаты. Зато какая ставка…

– Vingt-trois carre, cheval et plein (Двадцать три целиком), – произнес крупье.

В русском переводе это означало, что все фишки, стоявшие на цифре двадцать три и вокруг, выиграли, что в сумме составляло двести семьдесят тысяч французских франков.

Проигравшие с завистью ожидали, кому же повезло.

Повезло мне.

Из всех сил я старался сделать спокойное, благородное лицо человека, для которого выигрыши и проигрыши – дело привычное. Но сердце бешено колотилось, и боюсь, что лицо потеряло свою благородную бледность, когда я получал выигрыш.

– Messieurs, faiites vos jeux (Господа, делайте ваши ставки), – напомнил крупье.

…Людей вокруг меня как будто больше не существовало. Ладони были мокрыми, в мозгу крутилось колесо рулетки. Внутренним зрением я вдруг увидел, как шарик, запрыгав, вновь падает на двадцать три.

Это было бы удивительно, несбыточно и нереально. Это бывает крайне редко. Но это бывает. И, подчиняясь какой-то неведомой силе, толкавшей меня в пропасть, я хрипло произнес:

– Vingt-trois maximum (Двадцать три максимум), – и бросил крупье два только что выигранных жетона по сто тысяч франков каждый.

Это означало, что к выигравшей ставке, оставшейся на столе, я добавил до максимума, то есть четыре тысячи в центр, по десять тысяч на «шеваль» и по двадцать две тысячи на «каре». Всего на цифре двадцать три и вокруг стояло сто пятьдесят тысяч франков.

Видавший виды крупье улыбнулся мне приветливо, как черт – очередной жертве своего адского притона. Время тянулось мучительно. Наконец все ставки были сделаны, и шарик бешено завертелся вокруг медленно вращающегося колеса.

Я не выдержал напряжения и отошел от стола, с трудом протиснувшись сквозь толпу игроков и зевак.

Отойдя в дальний угол казино, я посмотрел в зеркало. На меня глядел подтянутый джентльмен в смокинге, с блестящими от возбуждения глазами, но с относительно приятным лицом.

– Ну что ж, – сказал я себе, – азартен ты, Парамоша. Ушел бы, унес бы двести семьдесят тысяч. Так нет, ему тут же засунуть их надо коту под хвост. На что ты надеешься, идиот! Что произойдет чудо? Мальчик! Унеси отсюда хотя бы оставшуюся сотню тысяч! И вообще, пора уже идти к дверям. Выдача для тебя закончена.

У самых дверей зала я задержался и стал издали смотреть на электронное табло, возвышавшееся над столом. Вдруг колонка цифр дернулась и перескочила вверх. Появилось новое выигравшее число.

Оно было красное. Оно было двузначное. Если окажется двадцать пять или двадцать семь, то значит, я зацепил одно «каре» и вернул свои деньги да еще и выиграл сорок две тысячи.

Я медленно подошел к столу.

В этот момент игроки, закрывавшие спинами рулетку, стали оглядываться, словно ища кого-то. Я догадался, что произошло нечто невероятное, и сердце замерло.

Увидев меня, игроки молча расступились. Вид у них был такой, будто сейчас вынесут покойника. В полной тишине вдруг истерически засмеялась пожилая дама…

На опустевшем столе стояла только одна ставка.

-          Vingt-trois, carre, cheval et plein.

-          Случилось невозможное. Судьба подмигнула мне. Черт, хозяин вертела, то ли проглядел, то ли затеял со мной отчаянную игру, пытаясь заполучить мою душу.

-          Публика молчала. Краем глаза я заметил, как побежали, побросав игру, от других столов. Побежали, чтобы своими глазами увидеть чужие деньги.

-          Ах, как дружно ненавидели меня в эту минуту собравшиеся в роскошном старинном зале люди. Причем, заметьте, далеко не бедные люди. Ах, как я был счастлив! Я, русский, чудом уцелевший в мясорубке советской жизни, своими руками схвативший судьбу за рога, пригнул-таки ее к земле. Смотрите на меня, тухлые миллионеры! Вам не дано ставить дважды до максимума. Кишка тонка. Это только мы, русские, можем! Это мы по наследству от наших предков получили! А вы не получили. И не получите никогда!

-          А теперь – смотрите. Сейчас я вас добью. И вы, суки, уже никогда не забудете этот удар.

-          Я сделал знак крупье. Он понял, подозвал дежурного по залу, тот подозвал еще одного. Со специальным ящиком. В него аккуратно сложили мой выигрыш, около двух миллионов франков, и понесли в зал депозита. Как в сберкассу.

-          Вы продолжаете игру? – спросил крупье.

-          – Нет, – ответил я.

-          – Вы снимаете ставку?

-          – Нет, ответил я, – это вы ее снимете. Это – ваши чаевые.

-          – Месье, это очень много… Кто вы?

-          – Я русский.

-          Я вышел из казино. Крупье провожали меня стоя.

«Победа» будет за ними, а «Мерседес» – за нами

Любой нормальный человек – да хоть я, например, на следующий день непременно вернулся бы в это казино, чтобы поднять с двух миллионов четыре или все шесть. Но Андрей Георгиевич проявил фантастическую выдержку. Когда-то давно, в 1912 году, его дед, блестящий офицер, аристократ и очень азартный человек, проиграл за ночь в Монте-Карло конный завод – больше двухсот чистопородных лошадей. Ананов решил эту потерю возместить, купив роскошный автомобиль. Он попросил консьержа гостиницы обзвонить лучшие фирмы, и ровно через час, несмотря на приближающееся окончание рабочего дня и начало уик-энда, пять роскошных лимузинов стояло напротив «Отеля де Пари». Белый «Роллс-Ройс», черный приземистый «Порш», модная «Феррари», знаменитый хотя бы по романам Хемингуэя «Ягуар»…

Но Андрей Георгиевич выбрал «Мерседес» – вишнево-перламутрового цвета, с автоматически отскакивающей металлической крышкой, которая за несколько секунд превращает его в кабриолет. Название модели – «Род стар», звезда дорог. И четыреста лошадиных сил – в два раза больше, чем проиграл дедушка…

Молодой итальянец – клерк, продававший «Мерседес», вел себя нагловато, как будто сомневался в платежеспособности клиента. И Ананов решил его как следует проучить. Сначала он убедил итальянца не ждать до понедельника, когда откроются банки, а взять у него наличность прямо сейчас. После чего потащил упирающегося клерка в казино, где в депозитном отделе хранились выигранные два миллиона – правда не наличкой, а жетонами.

Увидев, что покупатель тянет его в казино, итальянец заметно забеспокоился. Зачем туда идти? Это недолго, – терпеливо объяснял Ананов – минут пять-десять. Сейчас я выиграю… сколько там ты говорил? И сразу рассчитаемся!

Клерк пришел в ярость: сумасшедший русский его просто дурачит!

Чуть ли не силой Ананов затащил его за стол и стал играть. А минут через пять, сделав вид, что в пачке кончились сигареты, услал итальянца в бар за «Мальборо».

Остальное было делом техники. Пока клерк, чертыхаясь, покупал сигареты, Андрей Георгиевич попросил крупье принести жетоны с депозита. Вернувшись, итальянец мог наблюдать замечательную картину – своего полоумного клиента с горой самых крупных жетонов.

-Вот видишь, я же говорил, – невозмутимо сказал Ананов. – Всего-то делов – минут десять. А ты не верил…

Клерк был в абсолютно шоковом состоянии. Он, как сомнамбула, поплелся за Анановым к кассе, где им долго отсчитывали наличку, а затем погрузили ее в две бумажные сумки, как картошку в супермаркете. Бедный потрясенный итальянец беззвучно шевелил губами, словно жевал траву. А Ананов уже через час мчался со скоростью двести шестьдесят километров в час навстречу Парижу и жене, летящей из Петербурга…

«Мой ангел-хранитель, хлопая крыльями, еле поспевал за мной».

Подмосковные шулера

Еще одна невероятная история Ананова, рассказанная им самим

«Как всегда, прилетевших в Домодедово пассажиров атаковала лихая шоферская братва, вкрадчивым голосом предлагавшая услуги такси.

– Господин, могу я вас подвезти?

Передо мной стоял улыбчивый молодой человек, скромно одетый и очень располагающий к доверию. И я совершил первую свою в этот день ошибку. Хотя, правда, не сразу. Сразу я спокойно покачала головой отрицательно, давая понять, что со мной все в порядке, по моему виду надо было понимать, что я не нуждаюсь в его услугах, так как мой водитель уже стоит около служебной машины, держа в руках фуражку, готовый подхватить вещи и услужливо распахнуть дверцу.

Я знал, что если уж необходимо брать такси, так это ты должен брать, а не тебя.

Но молодой человек был очень вежлив и расстроен. Упавшим голосом он сказал:

– Эх, хотел жене подарок купить…

И я растаял. Подумал даже – заплачу и подарю мальчику маленькое пасхальное яичко, с прозрачной, как ветерок, эмалью, лучше подарка он уж точно не найдет.

– Какая у вас машина?

– «Шестерка».

– Да… Ну ладно, поехали. Сколько возьмете до Шереметьева?

– Пятьдесят тысяч.

Честно говоря, я плохо знал порядок русских цен. Вот в Париже я знал точно: из аэропорта Шарль де Голль до центра – двести пятьдесят франков.

Я согласился и сразу же совершил вторую ошибку: не спросил, сколько пассажиров будет в машине. Привык, наверное, что их там не бывает.

Около «шестерки» топтался бесцветный человек в плаще, с чемоданчиком, из которого он извлек домашний бутерброд с кильками и яйцом и, не теряя времени даром, начал закусывать. Я догадался, что это еще один пассажир, но как-то уж очень меня умиротворил его самодельный бутерброд, типичный командировочный плащ и видавший виды чемоданчик.

Человек оказался общителен и как-то без мыла быстро влез в душу. Сообщил, что сам он из Сочи, спросил, бывал ли я там.

Бывал ли я в Сочи! Да у меня там лучшие годы прошли, сначала в «Жемчужине», а потом в «Дагомысе». Когда мы были молодые…

И я поддержал разговор. Поэтому, когда появился еще один попутчик, тоже, впрочем, вполне приличный приезжий из Сибири, отказываться от поездки и искать другую машину было уже как-то неудобно.

Не зря говорят, что неудобно только спать на потолке, потому как одеяло сваливается…

И от этого интеллигентного неудобства я влип в историю.

Начали рассаживаться. Новый пассажир сел спереди, я по привычке направился на заднее сиденье и решил все-таки вначале посадить командированного с бутербродом. Но он отказался, сославшись, что едет-де до метро, и я сел на заднее сиденье первый.

Слева от меня была дверь с отломанной ручкой, справа попутчик. Пути к отступлению оказались отрезаны.

Едва мы тронулись, к нашему милому шоферу подбежал какой-то хмырь:

– Серега, возьми тут одного за двадцать баксов до метро!

Странно, шофер-то вроде говорил, что случайно в Домодедове…

Около машины замаячил огромный дядя с улыбкой заплечных дел мастера.

Почему-то мне в голову не пришло, что между Домодедовом и Шереметьевом метро нет и быть не может. Но я сказал твердо:

– Парень, всех денег не заработаешь. Или ты едешь, или я выхожу. Тут у тебя и двоим-то тесно…

– Но двадцать баксов, мужики… – заскулил шофер. – Подвиньтесь, а?

– Или ты едешь, или я выхожу, – повторил я.

И мы поехали.

Я сидел, положив на колени свой парижский атташе-кейс, обтянутый черной лайкой и полный драгоценностей. На пальце левой руки, как всегда, поблескивал дедушкин перстень с крупным алмазом, который, как гласит семейное предание, спас его от полного разорения в игорном доме Монте-Карло, на той же руке из-под манжета иногда выглядывали часы с бриллиантами фирмы «Ананов». Исключительно в целях рекламы.

Двое командированных, один из Сочи, а другой, как выяснилось, из Челябинска, оживленно беседовали.

Я не знал точно отчего, но в глубине души я чувствовал некоторую тревогу. Вокруг нас было темно и грязно, и ехали мы по какой-то темной и грязной дороге.

Вдруг мое ухо уловило, что разговор коснулся темы игорного бизнеса. Командированный из Сочи расхваливал новое казино на корабле, стоящем напротив «Жемчужины».

«Во что же они там играют, не в рулетку же! Там ведь качает?!» – подумал я. Подумал и спросил.

– Да нет, в карты.

– Блек-джэк?

– Нет, игра такая, простая, в две карты. А играть может сразу семнадцать человек.

Тут игрой в две карты заинтересовался передний:

– Научи! А то мы на даче с семьей часто в карты играем, у нас как раз народу много…

– Да что без карт учить, невозможно это… – отнекивался сочинец.

Как только возникла карточная тема, я насторожился. Но виду не подал. Просто с ранней юности я хорошо знал, чем заканчиваются дорожные игры в поездах или на круизных кораблях, в парках или на пляже около Петропавловки. Сначала – «в сечку по рублику», потом незаметно меняется колода, «сменка», и в один удар «лоха», которому «выпадает» крупная карта, опускают на всю наличку и прочие ценные вещи. Но это было давно, это была наша юность… Как-то не верилось, что та примитивная ситуация могла повториться сейчас, в конце двадцатого века, и участвую в ней я, ювелир, имя которого уже знает полмира.

– Не буду я ничему учить без карт. – Сочинец даже как будто обиделся.

– Да есть, есть карты! Я без них ни в одну командировку не езжу! Карты, шашки…

«Делом бы лучше занимался, дурак», – подумал я.

Передний перетянул колоду. Мой сосед начал пересчитывать карты, попутно вытягивая из колоды тузов.

– Да тут двух тузов не хватает! – со странной интонацией скрытого негодования произнес он.

– Не может быть… Тьфу, бля, точно… – И передний вытащил из другого кармана двух тузов.

У меня защемило сердце, и снова вспомнилась юность. Тогда я проиграл на пляже свои первые часы, анодированную «Победу», купленную на заработанные летом в колхозе деньги.

Я стал прислушиваться к объяснением сочинца.

– На руки сдается по две карты. Туз – одиннадцать очков, десятка – десять, дама – три, остальные – как написано на карте. Две карты сдаются в прикуп. Если хочешь их взять, надо поставить двойной банк, но тогда к очкам карт из прикупа прибавляется очко…

На пробу сочинец начал сдавать, кладя карты на мой атташе-кейс. Сдав, он наглядно показал, как торговаться и как брать прикуп, скидывая свои старые карты.

– Ну вот. Теперь я сдаю по-настоящему, как в казино, – торжественно произнес он. Перетасовав почему-то только низ колоды и не дав «снять», он раздал карты:

– В банке десять тысяч, для пробы, – и положил на мой кейс купюру.

За свою длинную жизнь я повидал много. И многому научился. В студенческие годы был автогонщиком, блестяще играл на бильярде, а на лекциях по высшей математике, которые нам читал выдающийся ученый – профессор Широхов, азартно играл в преферанс на самом верхнем ярусе огромной аудитории – лектория истфака Ленинградского университета. Простите меня, господин профессор.

Как-то я нарвался на двух друзей-шулеров. Играя по технике очень высоко, я ничего не мог с ними поделать – они чуть ли не каждую свою сдачу играли «девятирные» и «мизеры». Как говорится, против прухи интеллект бессилен.

На выигранные у меня деньги они меня же и «угостили». И мы подружились. Позднее один из них – вполне приличный парень, Юра Рожковский – открыл мне некоторые шулерские азы своего мастерства. Я оказался способным учеником. Мне захотелось стать великим шулером. Великим я не стал, но выдающимся, безусловно, был. Всегда играя честно с честными партнерами, я получал большое удовольствие, «опуская» начинающих жуликов, игравших «на пару».

Я достиг такого мастерства, что, играя с жуликами, сдавал не себе крупные карты, а им, – хорошие карты с плохими «раскладами». «Девятерную» с ренонсом масти или «мизер» с ловленной восьмеркой «бланк». За девять секунд, не глядя на карты, непринужденно разговаривая с «клиентом», я из тридцати шести карт «зачесывал» двадцать две, давал «снять» колоду «клиенту» и делал «вольт» одной рукой.

(Кто не поймет этих терминов, может обратиться за разъяснениями в Домодедово).

– В банке десять тысяч рублей. Для пробы.

Из машины мне не выйти. «Попутчиков» трое, и они, безусловно, профессионалы. Да еще шофер… Я лихорадочно соображал, как мне унести ноги и атташе-кейс, обтянутый черной лайкой. Сочинец уже не раз, как бы невзначай, подталкивал его, видимо, стараясь определить содержимое.

Отказаться от игры было нельзя. Я знал, что в этом случае один из «партнеров» начинает сетовать на «неуважиху», нарываться на ссору, которая кончается дракой и насильственным «отъемом» денег.

И я решил перехитрить профессионалов. И унести ноги. А еще теплилась надежда, что все это – натуральная игра, без подвоха, и я не «клиент», а просто попутчик.

На двух картах максимальное количество очков – двадцать два, два туза по одиннадцать. Если же другие два туза лежат в прикупе, то они «весят» на очко больше, и это и есть самая сильная комбинация в этой примитивной игре.

Таким образом, быстро вычислил я, если я «попутчик» и игра настоящая, то на руках у меня сейчас окажутся любые две карты. Если же я «клиент», то у меня должны быть два туза после сдачи, а другие два туза должны лежать в прикупе. Как и подобает настоящему «лоху», я не должен брать прикуп, так как карты и без того у меня прекрасные. Прикуп возьмет кто-то из «попутчиков», – таким образом, у него на руках оказывается беспроигрышная комбинация, ну а «клиент» с двумя тузами, думая, что ему крупно повезло, ставит на кон все, что имеет, уверенный в выигрыше. В итоге он или остается в одних носках и ему не хватает денег сравнять банк, или его «партнер» берет прикуп, изображает бурный восторг, вываливает тузов – и поезд уходит.

В лучшем случае «лоха» просто высадят из машины на грязной Окружной дороге и дадут немножко денег, чтобы добраться до метро, но не очень быстро. В худшем случае дадут по голове.

Дело это чистое, доказать мошенничество практически невозможно, «лоха» насильно никто играть не заставлял.

Я поднял свои карты. Два туза.

Все ясно. Я – «клиент».

Ну что, братцы-командированные, молодцы. Провели профессионала. Но все же еще не вечер.

Я прикинул, сколько же у меня налички. В бумажнике лежало около восьми миллионов рублей и некоторое количество валюты.

И я положил на стол десять тысяч. Игра началась.

Передний игрок положил сто. Сочинец добавил полмиллиона. Я положил шестьсот и добавил.

Через два круга до меня дошел банк с восьмью миллионами. Теперь, чтобы взять прикуп и открыть карты, мне нужно поставить двойной банк. Но мне могут не дать прикуп.

Мой сосед вел себя в лучших традициях системы Станиславского. Но тут «прокололся» передний:

– А если деньги кончатся, цепь на сто граммов можно заложить?

Эх, ты, парень! Ну откуда у тебя цепь на сто граммов, ты же командированный из Ижевска! Да и кому закладывать? Леснику?

– Ребята, а валюту берете?

– Берем, берем, – радостно закивали «ребята».

– А по какому курсу? ЦБ?

– ЦБ, ЦБ.

Я незаметно отсчитал двойную сумму, положил на «стол» и схватил прикуп. «Командированные» заорали от неожиданности:

– Куда!!!

– Я поставил вдвойне, – спокойно сказал я. – Хотя… дурак, мог бы и не брать… И так карта была хорошая… – Я притворялся «чайником».

Итак, я их перехитрил. Сейчас у меня на руках беспроигрышная комбинация. Два туза из прикупа.

«Партнеры» в сердцах бросили карты, я сгреб деньги и, не считая, набил ими карманы.

Теперь осталось унести ноги.

– Да… – протянул передний, все еще не веря, что «лох» выскочил. – Ну ладно, была не была, сдавай еще раз, дай хоть отыграться. Сдавай по новой, – торопил он напарника.

– Нет, ребятки. Сдавать мы пока не будем. Сперва мы разберем ваши ошибочки.

– Какие такие ошибочки? – не понимал передний.

Шофер молча крутил баранку.

– Ваша первая ошибка, мужики, что вы меня за «лоха» из Сибири приняли, благо я омским рейсом прилетел. Но я не из Омска. Я из северной столицы, из Питера то есть. Из Санкт-Петербурга. И то, что в Омске еще не проходили, мы уже в Питере забывать начинаем. Вторая ваша ошибочка, – перебил я пытавшихся прикинуться оскорбленными «мужиков», – это когда ты цепь на сто граммов засветил. Ну, парень, подумай! Ну откуда у тебя цепь, ты же командированный из Ижевска или там из Челябинска, я уже не помню. – («Парень» сконфуженно молчал. ) – А ты, друг, молодец, – похвалил я соседа. – Твой бутерброд с килькой дорогого стоит. Где это тебя научили?

– Есть места, – уклончиво ответил тот. Вообще, он больше молчал, думая, видимо, сейчас меня «мочить» или подождать немножко…

– А теперь, ребятки, перейдем к главному. Как вы с картами работаете? За это же руки оторвать мало!

– А что?

– А вот что. Вот ты, например. Тузов из колоды на глазах клиента выуживаешь, а потом он у себя же на руках их и находит, «снимать» не даешь… Разве так можно, ребятки? Ну нужны тебе тузы, так ты сыграй для понта, без денег, подбери их незаметно, потасуй колоду так, чтобы клиент не удивился, да еще «рубашками» вверх, а не так, как ты, – мусолишь нижние пять карт, не трогая верха. И снять дай, да не своему «сламщику», а «клиенту», чтобы он уже никогда бы ничего не понял. Понял? Ну, сними.

Машинально сосед «снял» колоду.

– Ну. А дальше что?

– А дальше я сдам.

Я раздал карты.

«Ребята» смотрели на них, будто первый раз видели. Я их, наверное, строго отчитал, задел, так сказать, профессиональную гордость.

– Ну, что вы сидите? Поднимайте карты.

Они подняли и уставились в них.

-Ну, чего ты уставился? Тузов не видал? Так там еще в прикупе два лежат, можешь посмотреть.

Сосед поднял прикуп. Там лежали два туза.

– Ну, бля, да еще на вторую руку… – вполголоса сказал он напарнику. – Научи.

– Учеба денег стоит.

– Сколько?

– Ну…– задумчиво протянул я. . . – А сколько, в натуре, стоит доехать до Шереметьева?

– Сто пятьдесят баксов.

– Ну ладно. Уговорили. Везите в Шереметьево, а я по дороге вас поучу. Кстати, а где мы сейчас?

– На Окружной, шеф, – отозвался шофер.

– За час успеешь?

– Попробую.

Под аккомпанемент «охотничьих рассказов» шофер крутил баранку. Через некоторое время начались знакомые места, а затем и Ленинградский проспект. У меня слегка отлегло.

Я показал новым «друзьям» несколько нехитрых карточных приемов. Они сидели затаив дыхание. Наконец впереди показался аэропорт.

– К депутатскому залу, – коротко приказал я.

«Командированные» нехорошо заулыбались.

– Во, бля, депутаты, то-то мы так и живем…

Я дал шоферу купюру из выигрыша:

– Теперь лучше будете жить, – и вышел.

– Вы бы нам хоть на пиво оставили, – сказал в окно сосед, униженно улыбаясь.

– Тебе нельзя. У тебя домашнее задание.

Стараясь не торопиться, но и не медля, я уносил ноги в сторону спасительного зала. Уносил и ноги, и спасенный атташе-кейс. А может быть, и жизнь.

Через неделю я летел в Москву. Развернув в самолете газету «Смена», любезно предложенную стюардессой, я наткнулся на заметку под рубрикой «Происшествия»:

«130 миллионов проиграл случайным попутчикам предприниматель Х. , а когда попытался вернуть проигранное, то получил удар рукояткой пистолета по голове и был выброшен на дорогу».

Похоже, это мои «приятели» заработали-таки на свое пиво.

Вошел в роль и не вернулся

Моя встреча с Арчилом Михайловичем Гомиашвили кончилась полнейшим конфузом. Кто не помнит: Гомиашвили – исполнитель роли Бендера в известном советском фильме. А также мечта знойных женщин и поэтов, лучший бизнесмен среди актеров и лучший актер среди бизнесменов, специалист по вкусной и здоровой духовной пище. Дышите глубже – если вы, конечно, взволнованы.

Я был сильно взволнован, поскольку мне пришлось ждать Арчила Михайловича в его ресторане «Золотой Остап» три часа минута в минуту.

Наконец он явился – в самом прескверном расположении духа. Оказалось, Гомиашвили несколько дней назад гениально обокрали.

Воры, безусловно, хотели ограбить именно Остапа Бендера – возможно, для поднятия собственного авторитета. Кроме того, Гомиашвили всегда считался богатым человеком.

В квартире оставалась только домработница, когда во входную дверь позвонили. На лестничной клетке стояли двое мужчин и огромный шкаф.

- Это квартира народного артиста Гомиашвили? – поинтересовались люди. Мы из фирмы “Заря”, доставка мебели! Арчил Михайлович купил шкаф и просил доставить на дом. Куда его ставить?

Домработница показала место в комнате, куда предположительно мог стать этот огромный гардероб.

– Ключа у нас нет! – посетовали доставщики. Его забрал Арчил Михайлович прямо в магазине. Вот тут – распишитесь о доставке, пожалуйста!

Они ушли. Домработница походила вокруг шкафа, подергала за створки дверей, а потом занялась своими делами на кухне. Через какое-то время, ей понадобилось выйти в магазин за продуктами. Как только она ушла – двери шкафа чудесным образом раскрылись, и оказалось, что в нем сидел подельщик тех воров, которые доставили “покупку”. Он размял косточки и стал методично складывать имущество Гомиашвили в тюки и в сумки. Вскоре пришли остальные. Он открыл им двери и они вместе вытащили краденное и смылись. А в полупустой квартире зиял своими пустыми внутренностями троянский шкаф!

Благодаря этой истории во время всего интервью Гомиашвили пребывал в самом воинственном настроении. Первым делом он сообщил мне, что знаменитый фильм Гайдая – это обыкновенное, пардон, говно. «Когда я увидел смонтированный фильм, то был на грани инфаркта, – делился со мной наболевшим Арчил Михайлович. – И сказал Гайдаю: если бы я знал, что ты сделаешь такое говно кино, я бы у тебя не снимался. На что он мне говорит: если бы я знал, что ты такое говно артист, я бы тебя не взял!»

Крепко досталось и Марку Захарову, в театре которого Гомиашвили работал ведущим актером.

«Я был первым человеком в Театре Ленкома, который на собрании встал и сказал Захарову, что он мудак! Если мама меня родила как человека, то Марк Захаров меня похоронил как актера! Я это ему никогда не прощу – и на том свете тоже!»

Арчил Михайлович сильно распалился. В его речи то и дела проскакивала абсолютно ненормативная и очень сочная лексика. Мой диктофон подозрительно потрескивал и в один момент я даже испугался, что нежная японская техника просто не выдержит.

Между прочим, в тридцать три года Гомиашвили стал народным артистом. А до этого много чего у него происходило – и тюрьмы, и сроки, и отсидки… Первая статья вообще была страшная – политическая. Пять лет ни за что дали и сослали на Волго-Дон. Правда, уже здесь предпринимательский талант Арчила Михайловича развернулся во всю ширь. Он возглавил бригаду в сто человек, которая регулярно перевыполняла план на двести пятьдесят процентов. Эти проценты, разумеется, просто покупались у начальства – чтобы скостить срок…

Наконец мне удалось плавно подобраться к теме казино. Я слышал, что Гомиашвили – очень азартный и крупный игрок. Так и оказалось.

Ключи от «Шпильхауз», где деньги лежат

(монолог Арчила Гомиашвили)

Я был на гастролях в Восточной Германии, и наш посол предложил мне съездить в Западный Берлин. Я, конечно, согласился. Приехав туда, мы сразу попали на прием, и вот там я познакомился с неким Майклом Фильдом, личностью исторической. Он эмигрант первой волны из Прибалтики. Начинал в Америке, копаясь в мусорных ящиках, – а в результате стал мультимиллионером, миллиардером.

И я почувствовал, что он мной заинтересовался. Что такое? Оказывается, он написал книгу о своей жизни «Америка глазами таксиста», и хочет снять по этому роману кинофильм…

Мне безумно понравился этот человек. Я создал творческую группу, перевел на русский язык книгу, начал работать над сценарием. Проходит год, я мотаюсь из Москвы в Берлин и обратно – а он не платит денег. Я говорю: «Майкл, давай начинать, съемочная группа готова, мы уже определили натурные съемки, подобрали актеров. И, кроме того, я весь в долгах!» Он говорит: «Не торопись, все будет нормально, но мне нужен партнер». Спрашиваю: «Зачем тебе партнер? Что, у тебя самого денег нет?» Отвечает: «Нет, деньги у меня есть, но нужен партнер, потому что я не верю в это дело до конца».

Вот так он тянул резину еще полгода. Я все глубже влезаю в долги, не подхожу к телефону, а потом в один прекрасный день Майкл говорит: «Завтра в двенадцать часов приходи ко мне, у меня серьезный разговор». И я понял, что завтра наступит катастрофа. Он откажет мне, и я останусь на улице без копейки денег, с долгами.

Конечно, я всю ночь не спал. Утром рано встал, вышел из дому – в кармане сто марок. И долги, очень большие долги… Иду по центральной улице, кофе выпил, смотрю – казино. 11 часов, как раз открывается.

Думаю – зайду. Была не была! В игровых залах пусто – я первый и единственный. Подхожу к первому столу, ставлю 100 марок на 23. Закрутили рулетку… и – выпадает 23! У меня было сто марок, а стало три тысячи пятьсот! Я уже богатый человек – на эти деньги тогда можно было купить двухлетний мерседес. Крупье говорит: пусть ставка остается!

Закрутил шарик – и что вы думаете! – опять 23! Посчитать вам, сколько это? Это сто двадцать девять тысяч шестьсот марок!

Я не верю своим глазам! А крупье мне говорит: не трогайте, я еще раз туда метну. Нет уж, думаю, не надо. Выдали мне сто двадцать девять тысяч шестьсот марок, я отблагодарил крупье, и уходя, уже у самой двери повернулся и говорю: а ну, закрути! И он закрутил. И выпало 23…

Так вот, я пришел к Майклу в отличном настроении. И он говорит: «Знаешь, Арчил, я очень хорошо к тебе отношусь, ты – трудовой человек, любишь работать, и вообще ты мне нравишься! Считай, что нам с тобой просто не повезло. Снимать фильм мы не будем потому что я не верю в этот бизнес. Но, зная, сколько ты за этот год потратил нервов и как много ты работал, я хочу тебе сделать маленький подарок». Я думаю: сейчас подарит ручку золотую или часы «Ролекс». На кой черт мне этот «Ролекс», у меня 120 тысяч марок, пойду и куплю любой!

Майкл дает мне какие-то документы – на, прочти! Я говорю: «Не умею читать на немецком». «У нас и перевод имеется», – говорит Майкл.

И выясняется, что Майкл дарит мне десять игровых комнат «Шпильхауз» в центре Берлина! А вы понимаете, что такое одна игровая комната? Это трехкомнатная квартира, в которой около пятнадцати игровых автоматов, отличный бар, забитый продуктами холодильник. Все организовано, работает уже несколько лет…

Вот так я стал богатым человеком. А через несколько месяцев я завернул в газету пятьсот тысяч дойчмарок и понес Майклу. Говорю: «Майкл, я не знаю, что это – подарок или долг, но здесь пятьсот тысяч, я хочу, чтобы ты их взял». Он отодвинул пачку обратно и сказал гениальную фразу: «Спасибо тебе, что ты пришел сказать мне спасибо. Забери эти деньги и считай, что я их взял».

Он всю жизнь вкалывал. Майкл был ужасно толстый дядя, кушал страшно много, с кресла вставал после третьей попытки. Жена у него была француженка, детей не было, и он уже тогда очень много болел. Я ему часто говорил: Майкл, помрешь ведь, езжай в Баден-Баден, это же рядом, промой себе желудок, полечись! Не могу, говорит, бизнес! Если я до вечера не заработаю деньги, у меня поднимется сахар!

Командовать в парадной буду я

Неплохая история, не так ли? Вернувшись в Россию, Гомиашвили открыл на выигранные деньги клуб-ресторан “Золотой Остап”, который впоследствии принес ему славу, богатство и связи…

«А крупные поражения в казино у вас бывали?» – поинтересовался я.

«Только один раз, – ответил Гомиашвили. – Меня тогда занесло, я проиграл большие, по моим меркам, деньги – сорок тысяч долларов. На следующий день мне хозяин казино звонит и говорит: Арчил Михайлович, не нервничай, мы эти деньги списали! Я в свое время оказал этому человеку услугу – она, если перевести на деньги, стоит больше той суммы, которую я проиграл. И он мне говорит: я твое добро не забыл. Считай, что мы с тобой квиты. А я даже не помнил…»

Вернувшись от Гомиашвили, я слег с ужасным гриппом. В полубреду я все-таки написал эпохальное интервью с народным артистом и послал ему на утверждение, даже не удосужившись его перечитать. Через день раздался звонок.

– Это жена Арчила Михайловича, – сказала трубка возмущенно. – Что вы наделали! Как вы могли! Как вы посмели?

– А что такое? – удивился я.

– Там в интервью столько слов… поганых… неприличных… постыдных… чудовищных…

– Это в том месте, где Арчил Михайлович говорит, что кино Гайдая говно, а Захаров – мудак? – вежливо поинтересовался я.

Трубка буквально зашипела Мне показалось, что это вовсе не трубка, а боевая граната, и она сейчас взорвется в моих руках.

– Арчил Михайлович никогда – слышите, никогда! – не говорит таких слов. Он же интеллигент до мозга костей, понимаете? Он культурнейший человек. Мы с ним вместе столько лет. Ни – ко– гда! Мы все в шоке. Вы обязаны немедленно извиниться…

Постыдные слова я убрал, и интервью благополучно вышло.

Без палитры не разберешься

Я решил поймать в свои необъятные редакторские сети самого Никаса Сафронова, и улов ожидался знатный. Судите сами: лучший художник среди бизнесменов, лучший бизнесмен среди художников, настоящий миллионер, тусовщик, экстремальный путешественник, современный Казанова, портретист Путина и еще множества президентов, кинозвезд и прочих знаменитостей.

И разумеется, страстный игрок в казино…

В этот раз я решил изменить своим принципам и послать к Никасу не самого себя, а практикантку журфака Дашу – двухметровую девятнадцатилетнюю волоокую красавицу с ногами до плеч, знанием пяти иностранных языков и явными способностями к флирту и журналистике. План действий был такой: Даша очаровывает Сафронова, в порыве нежности он рассказывает ей много лишнего, после чего мы все это тут же печатаем. В финале – большой скандал, и как говорил Бендер, граждане довольные расходятся по домам.

Однако жестокая действительность в очередной раз разрушила мои наполеоновские планы. Начнем с того, что двухметровая красавица, посланная в Москву за редакционный счет на один день, проторчала в столице с Никасом целую неделю. До сдачи журнала оставалось всего ничего, заменить интервью было нечем, и я тихо зверел, расхаживая взад-вперед по своему роскошному кабинету главного редактора, размерами три на три метра, без единого окна, громко матерился и

пил коньяк из серебряной фляги.

Наконец Даша вернулась и позвонила мне на работу. Ее голос звучал так томно и призывно, как будто она отработала двадцать лет в сексе по телефону.

– Миша, ничего не получилось. Интервью я не привезла. Понимаешь, мы с Никасом все ходили по разным клубам, презентациям… Все говорили, говорили… Миша, прости. Но он такой… такой…волшебный! Это мужчина всей моей жизни!

Даша часто-часто задышала, я понял, что сейчас последуют эротические стоны, и швырнул трубку.

Черт возьми, придется все-таки ехать самому. На меня чары Сафронова навряд ли окажут такое магическое действие. В конце концов, мне уже не девятнадцать, и ноги у меня растут абсолютно не от плечей, а гораздо ниже.

Наскоро готовясь к интервью, я узнал о Никасе массу интересного. О его творчестве писали мало и невразумительно, зато разнообразных любовных историй было на любой вкус. Оказалось, у Сафронова трое признанных детей, все от разных жен, с которыми он разводился – один живет в Англии, другой в Австралии, третий в Москве. Кроме того, он считает, что есть еще детей тридцать от других женщин, но их Никас пока официально не признает…

Что еще?

В детстве он мечтал быть пиратом, поваром и особенно священником. Но – не сложилось.

Водка «Сафронов» ульяновского спиртзавода завоевала уже четыре золотых медали, что тамошние мужики, откушав «Сафронова», бегут опохмеляться пивом «Никас».

Никас недавно попал в страшную автокатастрофу. Причем когда скорая, прибывшая на место аварии, долго не трогалась с места, и он резонно поинтересовался, почему его никуда не везут, молоденькая медсестра очень изумилась: вы разве не собираетесь давать автографы? Прошу прощения, – полуобморочно пробормотал Никас, – мне сейчас не до того. Я практически не чувствую правую руку. И что с того? Пальцы же у вас двигаются! – парировала девушка. – Люди ведь ждут, не расходятся, потому что, может, это вообще будет ваш последний автограф в жизни…

 В прошлом году годовой доход Сафронова превысил миллион долларов. У него теперь помимо суперэлитной московской недвижимости есть в Глазго старинный шотландский замок с фонтанами в виде дельфинов, роскошным садом, прудами, башенками, бойницами и прочими приятными средневековыми атрибутами…

Короче говоря, я понял, что имею дело с новым Леонардо.

Голая художественная правда

И вот долгожданная встреча. Признаюсь, из меня никакой ценитель мужской красоты, но Сафронов произвел неизгладимое впечатление. Уверенный, ни на ком долго не задерживающийся взгляд, очень впечатляющая, хотя и сомнительная в плане естественного происхождения, седая прядка в бородке, безупречная, вопреки недавнему перелому позвоночника, осанка… Красавец мужчина!

– Может, поговорим о любви? – робко предложил я.

Никас сразу оживился.

– А ты слышал, что меня тут чуть не женили? Нет? О, это замечательная история! Я был в поездке по Эквадору, где писал портрет тамошнего президента. На маленьком частном самолетике решил прокатиться в Перу. Вдруг в двигателе что-то забарахлило, и самолет рухнул в болото среди дикой сельвы!

Я вытаращил глаза.

– Мы вылезли из покореженного самолета, начали выбираться из болота. И только вышли на сухое место, как нас со всех сторон окружили дикари.

– Супер! Как в фильме про Индиану Джонса!

– Они повалили меня ничком, сунули в нос какой-то резко пахнувший лист, и я очнулся уже в их деревне. Подходит ко мне один старик – я уже позже узнал, что это вождь. Понятно, что ничего хорошего меня не ждало! И тут я – такое случается в минуты страшной опасности – сообразил, как поступить. Достал из папки лист бумаги, карандаш и начал рисовать портрет вождя племени. После чего вождь решил женить меня на своей старшей дочери.

– Вот это честь!

– Ты зря иронизируешь! По обычаю аборигенов, старший зять вождя должен навсегда остаться в племени, и когда тесть уйдет в долину предков, занять его место!

– И как же вы выкрутились?

– Вежливо объяснил, что безумно горд. Но обязан ненадолго возвратиться в свою страну. Потому что пока я не скажу своей жене при свидетелях, что она свободна, она не имеет право взять себе другого мужа. А это может плохо отразиться на рождаемости моего народа. Но после этого я сразу вернусь и женюсь на дочери вождя… Они посовещались и проводили меня до ближайшего города…

 Честно скажу, в эту романтическую историю я ни капли не поверил. Но почему бы не сделать большому художнику приятное?

 – Вы помните свою первую любовь?

 – Еще бы! Когда я увидел Маргариту впервые, меня чуть кондрашка не хватила, потому как ничего страшнее я не видел. Тогда как раз прошел фильм «Ромео и Джульетта» – я мечтал о романтическом образе, а тут… Нос как слива!

– Тут и случился ваш первый сексуальный опыт?

– Нет, первый произошел на природе, на поляне. И после того, как все произошло, я почувствовал к своей партнерше такое отвращение, что едва сдержал желание размозжить ей голову камнем.

– Сильные страсти!

– Так вот, я возвращаюсь к Маргарите. Постепенно я начал замечать ее внутреннюю красоту, обаяние. Однажды пошел проводить ее до дома, она пригласила меня к себе, накрыла на стол. Мы выпили вина, поужинали, и как-то необыкновенно естественно я оказался в ее постели…

Когда я проснулся наутро, ее не было. На столе лежала записка: завтрак в холодильнике, будешь уходить, ключ оставь под ковриком. И – никакого намека на то, что она снова хочет со мной встретиться. Мне это было непонятно, и поэтому через пару дней я пошел к ней сам, без приглашения и предупреждения. Маргарита встретила меня так, как будто ничего другого себе не представляла. И у нас начался страстный роман.

 Маргарита умела заинтриговать мужчину, сделать так, что свое существование в отрыве от нее он уже не мог даже вообразить. Она, как никто, могла создавать для мужчины уют – варить, убирать, стирать, и при этом была интересным, начитанным собеседником. А как она умела слушать! Никогда не перебивала…

– И чем все закончилось?

– Я ушел в армию. Писал письма, она отвечала. Но я страшно мучался, постоянно думал о том, что пока хожу строем, она, наверняка, мне изменяет. Поэтому я решил, что вернувшись, не стану продолжать с ней отношения. Но, едва переступив порог ее дома, понял, что не могу оторваться от этой женщины… В общем, это долгая история. И знаешь, с тех пор, как мы расстались, меня не покидает желание увидеть ее снова. Я пытался писать ей, посылал свои альбомы. Она ни разу не отозвалась, как бы нейтрализовалась. Хотя я уверен, что все еще переживает, любит меня. Но это чувство возврата во мне живет по сей день…

Перед таким плейбоем устоять невозможно – лучше сразу убежать

 – Потом у меня был роман с внучкой Розы Люксембург.

 – Сколько же ей лет? Она ведь, наверное, сама давно бабушка!

 – Во-первых, возраст женщины не имеет для меня значения! Так же, как цвет кожи, национальность и прочие формальности. А во-вторых, это была совсем молоденькая девушка, ее звали Алена. Мы познакомились случайно в троллейбусе, когда я жил в Вильнюсе. Через полчаса я привел ее к себе, начал приставать. Мне удалось. И тут выяснилось, что я был у нее первым мужчиной. А в первого своего партнера любая женщина влюбляется обязательно. Даже если он ее недостоин.

 – Почему это вы не были ее достоин?

 – Я сказал это в принципе, дай дорассказать! Я стал напрашиваться к ней в гости. Она ответила, что все совсем не просто. Но потом согласилась, привела меня домой. Нас встретил мужчина, я сразу понял, что он – ее отец. Открыл дверь и исчез, даже не поздоровавшись. И тогда я разозлился. Решил: ах, вы, уважаемый сын Розы Люксембург, со мной даже здороваться не пожелали? Так я же вам отомщу! Буду из вашей дочки веревки вить! Вы меня еще попомните!

 – По-моему, вы поступили жестоко.

 – Да никак я не поступил! Всего лишь подумал. А ее папа тем временем вошел в комнату, где мы сидели. Он переоделся в парадный костюм, повязал бабочку. Открыл французский коньяк.

 Впоследствии я очень полюбил эту семью.

 – А Алену?

 – Сначала относился к ней спокойно, вел себя свободно, параллельно встречался с другими женщинами. Она какое-то время терпела, но потом решила от меня отойти. Это было громом среди ясного неба! Я-то полагал, что она настолько влюблена, что стоит поманить пальцем – прибежит, как собачонка. И вдруг – я зову, а она не идет! Если же удается ее каким-то образом заманить, проявляет полное равнодушие и через несколько минут уходит. Это меня подзадоривало, и я…страстно влюбился. Начал добиваться встреч, дарил одну за другой свои картины. Кстати, сейчас у нее большая коллекция моих работ.

 – Значит, она теперь богатая женщина! И красивая?

 – Не очень, но у нее был какой-то особенный взгляд: посмотрит на меня пристально, а потом этот взгляд не выходит из головы. Меня так к ней тянуло, что просто заболел физически! Этот момент, конечно, всегда обманчив. Но ведь известно, что существуют ситуации, когда мужчина готов отдать за любовь все, даже свою жизнь. Он молод, он красив, он богат, но попадает в подобную перипетию и накладывает на себя руки, потому что пребывает под настоящим гипнозом. Но даже если он и не бросается от страсти с моста, любовный стресс заставляет мужчину совершать подвиги, растрачивать свое состояние. У меня масса примеров, когда из-за женщин богатейшие люди лишались всего, становились нищими!

 – Вы же трезво мыслящий человек, и вдруг – романтизм в последнем градусе!

 – Я трезво мыслящий? Да, это так. Но и я не раз в своей жизни заблуждался, испытывал сильные страсти, резал даже себе вены из-за любви!

 С этой Люксембург роман длился почти год. Лишь на следующую весну я решил вернуться в Москву. У меня тогда была квартира в Теплом Стане, прямо под окнами росли деревья. Стоял май, пели соловьи. Я вышел поздно вечером на балкон, страдая и мучаясь, в полном отчаянии. И неожиданно был настолько покорен красотой майской ночи, что почувствовал: начинаю выздоравливать. Наутро поехал на вокзал, сдал билет. И с тех пор ни разу больше не был в Вильнюсе!

– А вдруг вы совершили роковую ошибку? Может быть, Алена была женщиной твоей жизни?

 – Я где-то вычитал, что любой из нас способен встретить того единственного человека, который предназначен ему судьбой, задеть его в толпе плечом и пройти мимо. Не поняв, чего он себя лишил! Но это, я думаю, был все-таки не тот случай. По крайней мере, у меня нет по отношению к ней чувства возврата…

Брачный антракт

– Расскажите о своих женах.

– Я выбираю кого хочу и женюсь на ком хочу! У меня была богатая француженка, у которой был папа миллионер. Но стоило мне вступить с ней в сексуальный контакт, она через неделю мне уже надоела. Я уехал в Россию. А папа ее, хотя и живет в Париже, но по происхождению – югослав. Под Белградом у него – большой дом. И вот они стали меня зазывать туда. Я согласился. А в хлеву у них были корова и телочка. Когда жена ночью приходила ко мне в постель, я уходил работать и писал до шести утра. Я вообще старался не вступать с ней в контакт – потому что когда это происходило, меня тошнило.

– Бедный вы!

– Однажды, когда я спал и она мне онанировала, я видел красивый сказочный сон. А когда понял, что это была она, мне захотелось ее поколотить. По-моему, я ей тогда действительно врезал. А все потому, что я влюбился в ту самую телочку, которая стояла в хлеву.

– В телочку?

– Ну да, именно в телочку. Я возжелал ее. У меня не было с ней, конечно, сексуального контакта – до этого я еще не дошел – но у меня было желание. Я видел, какая она красивая, какие красивые у нее глаза…

 Жена-красавица вызывала у меня отвращение, а молодая корова вызывала у меня эротические желания…

– Чудо!

– Именно поэтому, вернувшись в Россию, я сошелся с толстой парикмахершей. Она, между прочим, была замужем. Я с ней занимался сексом по двадцать-тридцать раз за ночь – желание у меня было просто патологическое. Но мы с ней страшно ссорились, и после одной из ссор она ушла. Дня три потерпел, а потом пришел к ней домой. Дверь она не открывала, я понял, что она с другим мужчиной, взревновал, подошел к окну – а жила она на первом этаже – и разбил его. Тут же высунулся мужик, я только спросил его: ты кто такой ваще? Он сказал, что муж. Тогда я еще больше обиделся и со словами «Ах ты, сука такая!» схватил его за шиворот, просочился через дырку в стекле и начал колотить. Тут уже она стала звать на помощь милицию и стучать по стенам. В один момент мне показалось, что зазвучали сирены, и я выскочил через окно на улицу – весь порезался, конечно. Но убежал. А потом она вернулась, и все возобновилось. Продолжалось это до тех пор, пока я не устал от всей этой бойни. Предложил ей успокоиться – мне хотелось отдохнуть, но она не могла.

 Тогда я пересилил себя и сошелся с одной нищей и злой итальянкой.

– А как случилось, что вы были женаты только на иностранках?

– Так сложилось. У меня с детства не было представлений о том, что я буду существовать как все. Что будет свадьба – кольца – медовый месяц, а через год – кастрюлькой по башке и в морду кулаком. Я всегда думал о чем-то фантастическом, нереальном, заоблачном. Поэтому Запад являлся для меня аккумулятором мечты – замки, итальянская живопись, Ренессанс…

 Мы с второй женой, Франческой, познакомились в Лондоне. Я оформлял там один банк, жил в Британии месяца два и успел ужасно устать от всего английского. Однажды случайно узнал, что проводится выставка русского искусства, пошел в музей. И, едва переступив порог, увидел ее. Но как! Прямо из картины Борисова-Мусатова ко мне вышла и стала приближаться ко мне прекрасная женщина с зелеными глазами!

 И вы тут же влюбились…

– Да, я очень любил Франческу. Движение ее встречного сексуального заряда давало мне колоссальный импульс для работы. При этом она на протяжении нескольких лет присутствовала на всех моих сеансах, не могла не понимать, что мы живем на деньги от продажи картин. И совершенно не признавала меня как художника! Вообще не принимала мое искусство всерьез! Я это знал и жил с ней, хотя она могла во время ссоры выбрасывать в окно не только тарелки и кастрюли, но и мои картины. Но я любил Франческу…

 Между прочим, она приняла православие перед тем, как мы венчались. Было время, когда Франческа хотела, чтобы наш сын, Стефано, стал буддистом, но я ее отговорил… У меня с ней вообще сложные отношения. Мы давно не живем вместе, но у нас заключен некий дипломатический пакт о совместном воспитании ребенка. Стараемся его не нарушать.

– Она вроде была топ-моделью? Вам нравится такой тип женщин?

– Знаешь, мне часто приходится участвовать в конкурсах красоты и оценивать топ-моделей. Я понимаю такую красоту, но не чувствую ее. Мне гораздо приятнее простая русская баба, которая, обедая летом прямо в поле, разгоряченная, отрезает от буханки ломоть хлеба, бережно расправив подол, чтобы ни одна крошка не потерялась…

 Когда мне было года три-четыре, мама брала меня с собой в женскую баню. Я видел вокруг себя огромных деревенских теток, как мне казалось, безумно красивых, роскошных… Вот и теперь я люблю полные формы!

– Вы так аппетитно излагаете…

– Я же художник, обожающий женщин!

– Слышал, что из-за вас даже вешались… Это правда?

– Был один такой случай, и я не хочу его вспоминать…

– А вас кто-нибудь бросал, признайтесь честно?

– – У меня случаются отношения, когда я привожу девушку к себе, она мне очень нравится, я ее домогаюсь, но она не хочет. Мы ссоримся, она выбегает из дома. Это для меня жуткая трагедия! Я готов повеситься! Но через пять минут уже забываю об этой девушке напрочь. Элементарно не могу вспомнить, как ее зовут! А однажды был смешной случай. Звонит мне женщина: привет, это Наташа, Я спрашиваю: какая Наташа? Она мне долго-долго пыталась объяснить, когда и где мы встречались, а потом разозлилась и говорит: ладно, не ломай голову, я позвонила только для того, чтобы сказать тебе, что я тебя бросаю. Не ты меня, а я сама! И повесила трубку. Меня даже заинтриговало, что это за Наташа. Я искал в своих записях, пытался хоть что-нибудь припомнить, но не смог. Зато прекрасно теперь помню, что есть на свете девушка Наташа, которая сама меня бросила.

 – А что, это такая редкость?

 – Да всякое случается. У меня была история с шотландкой из Глазго, Анжелой. Она очень сильно влюбилась в меня, просто с ума сошла! Я тогда находился в состоянии взвода с первой женой и подумывал о том, чтобы жениться на Анжеле. Но параллельно с ней я встречался с одной американкой. Эта совершенно была никакая, и конце концов получилось так, что я ее выгнал. Она никак не могла успокоиться…

 – Которая?

 – Американка! И она отправила Анжеле письмо, в котором рассказывала, что я – негодяй и развратник. Что я, мол, обещал на ней жениться, но бросил беременную. В общем, понаписала невероятной бредятины, собачьей чуши! Это с ее стороны был совершенно негодный поступок. Анжела со мной рассталась. Я страшно переживал! Я тосковал! Любил ее! Я хотел эту женщину! Она была красива, умна, приятна в постели, что для меня очень важно. В ней все соответствовало моему вкусу. Но она не вернулась ко мне. Вышла замуж за какого-то русского татарина и уехала с ним в Лондон. Это была очень тяжелая, болезненная для меня ситуация…

Обнаженная махом

– Это правда, что у вас был бурный роман с Софи Лорен?

– Есть люди, которые уже при жизни принадлежат истории. Софии Лорен из их числа. Я не считаю себя вправе раскрывать интимные подробности таких женщин. –

– Ну ладно, а про Татьяну Васильеву, которую вы рисовали обнаженной – можно?

– Мы встретились с ней на одной тусовке. Я видел ее раньше только в кино, и мне казалось, что она – потрясающе мой человек! Просто выше нельзя придумать в сексуальном плане!

 С Таней у нас был сильный роман. А началось все так. Однажды я был у Садальского, и он показал мне фотографии, где он с Таней в бане, оба обнаженные. Там съемка была или что-то в этом роде. И я позавидовал ему, а может, даже приревновал. Какое-то у меня появилось странное внутреннее движение.

– Вы с ней уже были знакомы?

– В том-то и дело, что нет! Но это совершенно не обязательно. Один мой приятель занимается йогой, так он выработал у себя способность испытывать оргазм независимо от сексуальной близости, внутри себя, практически без семяизвержения. И рассказывает, что в мозг во время такого оргазма поступает невероятный творческий импульс! Представляешь, что это такое?

– Смутно. Так вы испытывали оргазм от одних фотографий?

– Ну зачем же так передергивать!

Я пытаюсь популярно тебе объяснить, что иногда для влюбленности не обязательно совращать женщину, достаточно просто созерцания…

 Я знал, что у Тани муж – армянин, и всегда думал: конечно, он никому ее не отдаст, будет держать рядом. И она действительно никогда не появлялась на тусовках. Но однажды, когда ей вручали Нику, я подошел представиться. Таня посмотрела на меня холодно, сказала: да, да, очень приятно. И отошла. Я понял, что хоть я и был тогда уже достаточно известный, она обо мне просто не слышала. Но ее приятельница, американка, с которой они пришли вместе, увидела меня и говорит: Таня, ты же сейчас разговаривала с Никсом Сафроновым! Прошу, познакомь меня с ним! Он же величайший художник в мире, он гений!

 В общем, на следующий день она мне позвонила, и я привел ее к себе. Я очень волновался, я робел!

– Вы?

– Я иногда серьезно робею перед некоторыми людьми, теряюсь, веду себя как школьник. Мы поговорили и я отвез ее домой. На следующий день – аналогичная картина. Только с третьего раза я, краснея, как мальчишка, решился предложить ей более близкие отношения. После чего они и начались. Достаточно бурные. Около полугода мы встречались регулярно, почти ежедневно, и я знаю, что она была в меня влюблена.

 – А вы?

 – Страстно! Потом я куда-то уехал, а когда вернулся, узнал, что она снова сошлась с мужем. Хотя из-за меня она с мужем вообще-то не расходилась, они просто какое-то время не жили вместе, были как бы в расставании. Поэтому я не испытывал перед ним чувства вины.

– Но у него тем не менее были к вам претензии?

– Во всяком случае, чувство неприязни. Я недавно встретил его на одном мероприятии, и он, увидев меня, тут же исчез, нейтрализовался. Я не понимаю, почему он так на меня реагирует. Мы с ним просто собратья по несчастью. Или по счастью? Нам довелось быть рядом с одной и той же женщиной, только и всего. Вот с Толей Васильевым, чью фамилию Таня носит, у меня отношения просто роскошные.

 – Быть не может!

 – С Толей мы тоже друг к другу в гости не ходим, общаемся только тогда, когда встречаемся на кинофестивалях. У нас есть о чем поговорить, так почему должны существовать какие-то сложности из-за женщины?

 Короче, мы с Таней расстались. Через некоторое время снова случайно встретились, возобновили отношения. Тогда-то и появилась серия фотографий, где мы с ней обнаженные.

 – Они где-то публиковались?

 – Мы их никуда не давали, так и лежат. Но когда-нибудь, надеюсь, займут достойное место в истории искусства.

 – Не сомневаюсь! И что было дальше?

 – Опять расстались… А теперь мы с ней можем по целому году не созваниваться, а потом встретиться так, будто лишь вчера расстались. Можем поехать вместе куда-нибудь отдыхать. Не так давно были в Карловых Варах. Там всегда много русских, они знают нас обоих, всем было интересно, что между нами происходит, и мнения о нас сложились самые разные. Кто-то жалел ее, другие – меня . Некоторые нам завидовали, находились такие, кто осуждал.

 – А как все обстоит на самом деле?

 – У нас с Таней добрые длинные приятельские отношения. Товарищеские. Если я сегодня позвоню и приглашу ее поужинать, она скорее всего согласится с удовольствием…

 Знаешь, Таня всегда заблуждается по поводу мужчин, которые за ней ухаживают. Считает, что их интерес вызван только ее славой. Может, некоторые действительно так и поступают. Но мне было все равно. Мне вообще безразлична профессия девушки, в которую я влюблен. Единственные, кого я не воспринимаю, это женщины – художницы. А остальные могут работать кем угодно!

Рога в изобилии

– Интересно, а романы с женщинами-политиками у вас были?

– Недавно был. Только романом в полном смысле это не назовешь. Одна дама – посол, на которую я периодически бросал заинтересованные взгляды, увлеклась мной довольно серьезно. Настолько, что даже начала бешено ревновать! При том, что единственное, что между нами происходило – я иногда позволял ей ласкать меня под столом ножкой во время обеда! А она потом чуть-чуть не вывалилась в окно, пытаясь увидеть, чем мы с ее секретаршей занимаемся во дворе посольства!

– Мне Виктор Мережко рассказывал, что изобрел винно-водочную классификацию женщин. У вас есть собственная теория?

– Да я могу и по Витиной. Если женщина полная, знаете, томная – она, конечно, ликер. Вздорная – шампанское, та, что «рельсы ворочает» – водка, домашняя-уютная – красное вино, а такая, как Алла Пугачева – настоящий самогон…

– Матушки мои! Это Алла-то Борисовна – банальный первач?

– Я тебе сейчас расскажу, как Пугачева была в гостях у Старкова, покойного главного редактора «Аргументов и фактов». Там было какое-то застолье, и когда все уже наелись, Алла, потирая руки, сказала: ну, а где мое любимое? Ей тут же принесли литровую банку сметаны. И она ела ее и приговаривала: люблю я это дело…

Вообще, Пугачева – очень разная. И я ее увидел и написал тонкой, ранимой, поэтичной… Потом этот портрет за семьдесят тысяч купил бывший русский – физик, который разбогател в Америке…

– У вас есть фирменные способы соблазнения?

– Знаешь, я тут не профессионал – в отличие от многих. Вот один мой знакомый имел в этом плане прекрасные наработки. Он любил женщин послеродового периода. Таких, у кого двух-трехмесячный ребенок. Он находил в них особую прелесть. А чтобы познакомиться, надевал с самого утра хороший костюм, галстук, шляпу и отправлялся на прогулку. Присматривал симпатичную молодую мамашу с младенцем. Подходил, наклонялся над колясочкой и начинал: «Боже, какой ангел! Чудо – ребенок! Это же кисть Рембрандта! Рафаэль бы позавидовал!» И в том же духе минут десять восторгался, не поднимая глаз на женщину. Потом поворачивался к ней и буквально столбенел: «О! Теперь-то я понимаю, откуда такой прелестный малыш!» Это срабатывало в девяти случаях из десяти. Через полчаса она оказывалась в его постели!

– В постели с мадонной – это поэтично…

– Еще я помню один старый, кажется, чешский фильм, где по сюжету ловили многоженца. Он был совершенно некрасивый и к тому же в возрасте, а женщин имел при этом огромное количество. В конце концов его поймали и спросили: как же с такими данными вы их всех соблазнили? Оказалось, что каждой он говорил одно и то же: «Дорогая, с тобой я готов жить на одной картошке!» Его мужская самоотверженность женщин просто убивала…

– Раскройте секрет собственного неотразимого обаяния.

– Я не обольщаюсь на свой счет. Есть, наверное, совокупность каких-то начал… В основном, конечно, умение преподнести себя через разговорный жанр…

– Да? А я слышал, что через кулинарный. Говорят, вы завлекаете женщин манной кашей с коньяком.

– Было в моей жизни два сюжета, когда я действовал по одному сценарию: приглашал девушку поужинать в ресторан, потом объяснял, что нужно зайти на минутку домой, взять деньги. Когда мы оказывались у меня, я говорил, что незачем идти куда-то, потому что я и сам прекрасно готовлю. Могу даже сварить манную кашу с коньяком… В общем, обеих тех девушек я в результате соблазнил. А потом в журнале «Elle» появилась статья о некоем недалеком, но очень плейбойски красивом мужчине Никасе Сафронове, который всех женщин соблазняет одним способом.

– Вы способны влюбиться до безумия?

Еще бы! Ты не представляешь, как я страдал! Причем когда мне приходилось любить нескольких женщин одновременно, я умудрялся и страдать от нескольких! Каково?

Сексуальность вообще напрямую связана с творчеством. Я давно обратил внимание, что многие актеры или режиссеры, как только теряют потенцию, сразу перестают существовать в искусстве.

Хотя некоторые считают, что женщина не только вдохновляет творческого человека, но и мешает ему. Мне однажды Олег Николаевич Ефремов сказал: если бы не женщины, ты, Никас, создал бы гораздо больше! А я ему говорю: да, наверное…но может, если бы не женщины, я не создал бы ничего!

– У вас, Никас, много детей… Очень много…

– Да, и когда женщины объявляют, что имеют от меня ребенка, я принимаю это как должное т обязательно помогаю им материально. Независимо даже, мои это дети на самом деле, или нет. Хотя каждый раз надеюсь, что все же от меня… Но в принципе рассуждаю так: раз деньги есть, надо же кому-то помогать!

– Слушайте, да у вас вообще все есть: любимые женщины, дети, деньги, дома, замки… Вы о чем-нибудь мечтаете?

– Всегда есть большие цели, которые ты можешь перед собой поставить. Ты узнаваем в России – а хочешь быть узнаваем во всем мире. Добился этого – захочешь остаться в истории. И так бесконечно и неиссякаемо! Вплоть до общения с Богом при жизни!

– Да вы что!

– А почему такая цель не может быть потенциальным желанием? Побеседовать с Создателем, остаться живым, вернуться к людям. Получил же Моисей скрижали, десять заповедей на доске!

– Однако, ну и сравнение вы выбрали…

– Если у художника присутствует чуть-чуть фантазии, такие идеи могут возникать бесконечно. А если ее нет… Вот расскажу тебе такую сказку: человек спас змею, и она ему говорит: в благодарность исполню три любых твоих желания! Он подумал, подумал и говорит: хорошо бы сейчас колбасы… Только произнес – она у него на столе! Жена это увидела и как закричит: идиот! да чтоб эта колбаса тебе ко лбу прилипла! Та, соответственно, прилипла. А третье желание, понятно – чтобы отлипла. Так что желания могут быть и такими…

 Если б у меня была возможность и еще больше денег, я бы, наверно, попытался привезти какого-то тибетского ламу или китайского врача, который сделал бы так, чтобы мой отец жил как можно дольше. И одновременно желания могут быть запредельными – я бы, например, хотел жить тысячу лет.

– Зачем?

– Чтобы посмотреть, как на Сотби будут продаваться мои картины.

– Понятно… Слушайте, а выиграть в казино миллионов двадцать долларов вы никогда не мечтали?

 Суета с у. е.

 И вот мы с Никасом сидим в «Короне», пьем кофе с коньяком и мирно беседуем о прелестях большой игры.

 – Никас, давайте предадимся воспоминаниям. Когда вы первый раз попали в казино?

– Случайно, когда я был в Турции. До этого меня никогда не искушало казино. Не то что я считал это чем-то предосудительным – просто руки не доходили. В Турцию я попал, потому что писал портрет президента банка и делал выставку. Однажды мы с переводчиком вышли из нашей пятизвёздочной гостиницы «Мармара», а вокруг неё всё время крутились какие-то подозрительные люди, и к нам подошёл некий молодой человек и пригласил нас съездить с ним в одно заведение роскошное, где нам очень понравится. Мы поехали с ним на такси – за него турок сам заплатил. В увеселительном заведении к нам сразу подошли три девицы и подсели за наш столик. Официант налил им из маленьких бутылок по бокалу шампанского, мы с переводчиком заказали себе минеральную воду и сок. Я ему говорю: тут что-то ненормальное, давай отсюда уходить!

– Интуиция сработала?

– Вот именно. Мы девушек прогнали, они забрали с собой свои бутылки и отошли. Тогда к нам подбежал официант и потребовал пятьсот долларов. Мы спрашиваем: за что? Отвечает: ваши девушки пили шампанское, которое стоит пятьсот долларов. Мы сказали, что это не наши девушки и у нас нет таких денег. Тогда к нам подошли три огромных амбала и посоветовали поискать получше в карманах. Мы выложили всё, что у нас было – около трехсот долларов. И это было правильно! Два дня до нас в одном увеселительном заведении убили двух итальянцев, которые не хотели отдавать деньги. Мы поняли, что попали в одно из таких мест в Турции, где специально раскручивают клиентов и отбирают деньги. Такие злачные места есть в Париже, в Лондоне…

– Ужас!

– В результате мы, вернувшись в гостиницу, решили больше из неё не выходить. Но тут узнали, что в гостинице есть казино, которое обслуживает только постояльцев, и что для них там всё бесплатно – чай, напитки. Мы зашли туда просто так, музыку послушать и посмотреть, как играют. Потом я спросил, куда ставить. Поставил и выиграл.

– Много?

– Три дня я все время выигрывал – по семьсот, по девятьсот долларов. Когда я подходил к кассе за выигрышем, мною заинтересовались. Я подумал, что, пожалуй, то, что я выигрываю – это большие деньги для Турции.

 А в последний день мне за выставку выдали наличными тысяч тридцать пять долларов. Я опять пошел в казино – и там заметил ещё колонки, куда ещё не ставил, и где суммы утраиваются. Поставил – и стал проигрывать! За одну ночь продул все свои тридцать пять тысяч… А утром у меня был самолёт, и я улетел.

– Печальная история.

– В Москве, вспомнив, как я непрерывно выигрывал в течение трех дней, я решил отыграться.

Стал ходить по казино, потом появились какие-то знакомые и друзья, которые любят играть, потом моими друзьями стали хозяева казино… В результате я за два года проиграл сто пятьдесят тысяч долларов.

– Люблю круглые цифры.

– Тогда деньги хорошо шли ко мне. Я приходил с ними в казино – и практически всегда проигрывал. После дефолта, когда я потерял много денег, перестал играть. А потом дела стали восстанавливаться потихоньку… Теперь играю – но редко.

– Слушайте, а что вам больше всего нравится в казино?

– Понимаешь, эта атмосфера создаёт творческий процесс. Ты входишь и попадаешь в другой мир – мир чудес и разочарований. Но разочарование имеет свой смысл. Разочаровался – потом больше работаешь, больше делаешь чего-то другого. Если только разочарование не смертельно…

– То есть?

– Я вот ехал как-то рано утром из мастерской мимо казино и вижу: лежит человек на носилках, под простыней. Я остановился и спросил, что случилось. Оказывается, он проиграл миллион долларов казённых денег и умер…

– О Боже! А вы когда-нибудь проигрывали миллион долларов?

– Что ты, конечно, нет! Я человек разума – я так считаю, во всяком случае. Обычно играю, когда у меня ещё есть что-то. Часто это бывает заграницей – в Германии, в Турции, иногда в Лондоне, в Париже – там, где нужно скоротать время и где не знаешь язык. В казино ты как бы приобщаешься к общему мировому процессу – без всякого языка!

 Вообще в цивильных странах количество казино ограничено. А вот в Москве огромное количество казино. После Лас-Вегаса, думаю, Москва на втором месте. Потому что налоги никто не платит, и дело это сильно выигрышное.

– А как вы думаете, в казино что-нибудь подкручивают?

– Думаю, что есть у них какие-то секреты, которые очень тщательно охраняются. У меня были близкие отношения с крупье экстра-класса, и она рассказывала, что когда кто-то сильно выигрывал, её вызывали даже ночью, в 3-4 часа. Она приезжала – и отыгрывала деньги!

Кстати, есть и обратная сторона медали – ведь есть люди очень удачливые, и есть блестящие математики. Вот у меня знакомый Валера, профессор МГУ – так ему в казино просто запрещено играть! К нему везде прекрасно относятся – но играть не дают, потому что у него феноменальная память, он запоминает и высчитывает все цифры. Такой человек может крупно обыграть казино.

– А какой самый большой был у вас выигрыш?

– Кажется, десять тысяч долларов. Это было в Москве, на юго-западной, в казино «Люкс». Хозяин того казино был мой приятель.

– Может, это просто был щедрый жест с его стороны?

– Да нет, навряд ли. Интересный человек, эстет, жена его была моделью, потом они разошлись, он некоторое время жил в Америке, собирал антикварные машины. Кстати, потом он разорился. Возможно, это показывает, что если казино не честное – оно выигрывает, а если честное – то скромно выживает или может проиграть. Этот человек открыл потом какое-то кафе, потом его продал, потом уехал в Индию, стал хозяином ресторана, и сейчас живёт для себя, в своё удовольствие, в стране, которая ему очень нравится.

– Блестящая карьера! А какая самая длинная игра была у вас?

– Если я сажусь играть, то обычно играю до последней копейки. Но если встаю и выхожу из-за стола, то обратно уже не возвращаюсь. Некоторые выскакивают, бегут куда-то, возвращаются с деньгами, пытаются отыграться. Я, проигрывая, думаю в процессе: ну да, двадцать тысяч долларов – это большие деньги, но что делать, проиграл так проиграл! Двадцать – это лучше чем сто!

Ну, можно сесть в пять вечера и встать в три ночи – это нормально. А само большее – я играл сутки в казино «Котильон». Причем играл не на свои деньги, а на деньги казино. Это были мои друзья, и они давали мне деньги на игру без ограничений. И это оказалось очень плохо: когда играешь на свои, это как-то ограничивает.

– И чем всё закончилось?

– Проигрался, конечно! А однажды я играл в казино «Ройял», где хозяевами были англичане. Я проиграл и хотел взять кредит. Мне говорят: вот если бы вы проиграли две тысячи долларов, мы бы вам дали пятьсот. Я проиграл им эти две тысячи, а они мне говорят: мы бы дали вам кредит, если бы вы проиграли пять. Я разозлился, взял у приятеля пять тысяч – и тут же их спустил. Больше в это казино я не хожу.

А есть казино, где просто приятно находится – «Котильон», «Шангрила». Там я среди друзей, там часто проходят какие-то мероприятия, встречи, концерты, развлечения. Ты играешь, проигрываешь, и чувствуешь, что будто бы пригласил своих друзей, заплатил тысячу долларов на то, чтобы угостить своих друзей, чтобы они там вкусно поели. Тебя бесплатно кормят за счёт казино, и ты себя психологически успокаиваешь, что деньги потратил как бы на поход в ресторан.

– Вы знаете в Москве игроков, прославившихся своей необыкновенной азартностью?

– Раньше я знал Бадри Патаркацишили, он был когда-то совладельцем Первого канала вместе с Березовским. Однажды он при мне в «Рояле» выиграл полтора миллиона.

– Долларов?

– Ну разумеется, не рублей ведь! Потом проиграл два миллиона, потом выиграл четыре… Он, конечно, был заядлым игроком и с легкостью манипулировал такими суммами.

Теперь он в Грузии, чуть ли не в бегах, по-видимому, проигрался всё-таки. . .

– Больных игроманией встречали?

- У меня есть приятель, знаменитый колдун Юрий Лонго, он всегда играет скромно, выиграть для него 20 долларов – это уже большой успех. Но к нему часто обращаются люди, больные казино. Они буквально трясутся от игры – ужасное зрелище!

- А что, Лонго действительно может вылечить от игорной зависимости?

– Как человек обладающий гипнозом – наверно, да. Кстати, я как-то попросил Юрия, чтобы он вылечил от алкоголизма моего брата. Он сказал, что не лечит от этого. Я говорю: ну какая тебе разница? И, действительно, сработало: мой брат год не пил. Он мне объясняет: да чихал я на твоего Лонго! Захочу – и завтра напьюсь. Но не хочу. Я спросил у Лонго, что он сделал с моим братом. Он ответил: да ничего. Просто сказал ему: брось пить!

Мы с Лонго много когда-то играли, почти все казино московские исходили – и «Шатильон», и «Александр Блок», и «Черри», и «Космос» – где только не были! Я играл побольше, он поменьше и меня останавливал, давал астральный щит. Говорил: хватит, хватит! – и я останавливался. Но однажды мы пришли с ним в казино «Рояль» и увидели, как какой-то мужик обложил всё поле. И лишь два-три числа не покрыл. Тринадцать в том числе. А положил где-то он 150 тысяч долларов. И вот этот человек пристал к Лонго: скажи, на какое число выпадет? Юра ответил: конечно, на тринадцать! И представь: именно тринадцать выпало! Все закричали: колдун! колдун!

– Точно: колдун!

А другой раз мы были на передаче, нас пригласили в казино. Надо было поставить свои фишки в прямом эфире. И Юра угадал 3 цифры подряд! Девушка должна была выиграть, он ей номер «двадцать семь», и она выиграла. А потом «тридцать два»! и опять двадцать семь! Это было удивительно. Лонго угадал прямо в кадре…

 Да, так вот, насчет игромании. Люди проигрывают дома, дела. У меня был один знакомый игорнозависимый владелец казино.

– Сам себя обыграл?

– Да нет, разумеется, он играл у других. Однажды он возвращался утром к себе домой, проиграв крупную сумму – тысяч двадцать. И вдруг решил по дороге заехать в казино «Орлёнок» на Ленинском проспекте. У него оставалось 100 долларов в кармане. За 3 часа в карты он выиграл 42 тысячи долларов!

– Со ста долларов поднять столько? Чудо!

– Но позднее я узнал, что он всё-таки разорился и проиграл свою долю в казино – несколько миллионов долларов. Видишь ли, думать, что владельцы казино знают технологию игры – это глупость. Всё равно в казино выиграть нельзя! Это дьявольская игра, игра с хвостиком, она издевается над тобой. Понятия чести, совести – ничего там нет. Это заведение специально придумано для того, чтобы выигрывал хозяин. Если ты случайно выиграл и убежал – то слава Богу! А если не успел – всегда проиграешь, сколько бы денег в казино не оставлял для игры про запас– полмиллиона, миллион, как бы тебя не обхаживали хозяева. Все равно эти деньги в результате окажутся проигранными и останутся в казино!

Один мой знакомый, писатель, рассказывал мне, как пытался попросить денег у одного заядлого игрока себе на книгу. Говорит ему: ты ведь всё равно отдаешь суммы во много раз большие, чем мне нужно на издание! По двадцать-тридцать тысяч долларов проигрываешь! Сделай доброе дело! Но тот ему не дал. Отвечает: нет, не дам. Мне нравится, когда я проигрываю в казино, мне нравится, как меня обслуживают, как суетится персонал, как ко мне подгоняют машину, как я приезжаю и отпускаю водителя – мне нравится сам процесс! Да, я проигрываю! Но я за это и плачу – за это внимание к себе, за этот красивый сладкий процесс!

- Да он типичный садомазохист – извращенец! А кого из известных людей вы в казино встречали?

– Саша Абдулов часто играет – да, практически, все известные актёры играют. И режиссеры. Георгий Данелия постоянно играет, иногда Рязанов приходит, но ставит понемногу. Пугачёва одно время играла очень много, и крупно проигрывалась.

– Сколько?

– Ну, очень серьезные суммы…

 Я её во многих казино встречал. Очень много и неудачно играла Ира Оттиева. Ей крупье иногда возвращала деньги назад, чтобы она чувствовала себя спокойнее – ее жалели, подыгрывали.      

 Люди творческих профессий, импульсивные, которым не хватает стресса, интенсивной разгрузки – они часто западают.

– А олигархи играют?

– Олигархи всегда выигрывают.

– Деньги льнут к деньгам?

– Да, выглядит это странно – когда человек и так богат. В игре нельзя дергаться, нельзя дрожать – попадёт или не попадёт. Вот у богатого как раз нет этой дрожи. Он ставит туда куда надо, у него хорошо работает интуиция. Поэтому богатые люди почти всегда выигрывают. Пока ты не перестаёшь чувствовать, что это тебе не страшно, у тебя работает интуиция. А когда ты весь в сомнении и в колебаниях, то обязательно в результате промахиваешься.

– А кто больше играет – мужчины или женщины?

- Мужчины, конечно. Они больше подвержены страстям. Хотя женщины иногда бывают более запальчивы. Вообще, если женщина начинает выпивать, её невозможно остановить, она глубже попадает в эту яму. То же и с игрой. Мужчина может остановиться. Женщина долго не соглашается, сопротивляется, не хочет, у неё сильнее развито рациональное, она понимает, что это глупость… Но когда она в это попала, то отдаётся, как любви – полностью! И полностью проигрывается!

– У вас бывали ситуации, что вы любите её, а она – игру?

– Однажды мне позвонила девушка, с которой мне хотелось возобновить знакомство. Я предложил встретиться, она говорит: хорошо, но встретимся мы с вами в казино, вы дадите мне немного денег, я чуть-чуть поиграю, и. . . Я сказал: лучше не надо! И не звоните мне больше!

– Круто.

– Насчет игры и любви… Я вот недавно, слава Богу, развёлся с женой, проиграл очень много денег – но считаю, что мне повезло. В конце процесса стал подумывать, а не лучше ли было отдать те деньги, что ушли на этих акул, адвокатов, своей бывшей жене. Пусть она и такая, и сякая, но это было бы справедливее и правильнее, деньги ушли бы в семью, детям…

– Какой народ наиболее подвержен игре?

– Китайцы – это точно! Им у себя запрещено, а они собираются и летят куда-то играть целыми самолётами. В Москве половина играющих – китайцы, и повсюду в казино есть сотрудники-китайцы. Играющих китайцев я видел в Швейцарии, в Германии, в Австралии, в Эквадоре… Очень они любят играть, очень азартные люди! Я наблюдал, кстати, как один китаец, проиграв, чуть не покончил жизнь самоубийством – едва-едва его удержали. Думаю, это связано с тем, что у них очень жёсткая жизнь, они должны много работать от и до, и когда у них появляется возможность расслабиться – они это делают с удовольствием, предварительно опиваясь сакэ. Вообще, казино для них вещь относительно новая, они познакомились с казино лет 100-150 назад, и поэтому ещё не адаптировались к этому виду наркотика, у них внутри нет противоядного устройства на генном уровне.

 Еще израильтяне очень любят играть, прилетают в Турцию на самолётах.

- А русские менее азартны?

– У русских, как ты знаешь, много кровей намешено – и северных, и южных, и восточных и западных. Много кровей – и много страстей соответственно. Они очень азартны, много играют. Занимают, пожалуй, третье место после китайцев и израильтян.

 – А когда вам удалось выиграть последний раз?

 – Недавно, на радиопередаче. Там задавали вопросы про казино. Люди звонили и говорили, куда ставить. И я ставил, как звезда – мне тоже давали фишку 500 евро – и я тоже мог поставить, на цифру или ряд. И я выиграл полторы тысячи евро. Взял на эти деньги Юру Лонго в поездку по Испании. У него не было средств на дорогу, и я ему свой выигрыш подарил…

 Вообще, я тебе так скажу: выигранные деньги не идут впрок. Получив, нужно побыстрее от них избавиться. На них не построишь счастье. Их нужно отдать на благотворительность, или церкви.

 – Или Лонго… У вас есть какие-то ритуалы, помогающие выиграть?

 – Когда я выхожу из дому, то всегда говорю: ангел хранитель! Пойдём со мной! Ты впереди, а я за тобой! Я думаю, что надо обращаться в ангелу, хотя ангел не зависим от Бога. Но ангелу не важно, негодяй ты, или нет, преступник или хороший человек. Он приставлен к тебе чтобы спасать тебя. Это Бог только на благие дела работает. А ангел работает всегда, потому что он твой.

– И в казино он идет вместе с вами?

– Честно говоря, это сомнительно. Разве что уж если у тебя какой-то ангел очень чрезвычайно сильный.

– Вы встречали каких-то экстравагантных игроков?

– Одна дама во время игры в кости очень смешно причитала, выла и кричала. Потом она продекламировала длинное стихотворение, бросила кости об стену и прочла молитву. И при этом всё время проигрывала.

– Неужели молитва не помогала?

– Какая там молитва! Ты же в ад пришёл! Молитва здесь не может помогать. Давай я лучше анекдот расскажу. Из казино выходят двое голых – один в трусах, другой без.

Первый второму говорит: вот видишь, я же говорил тебе, что ты не умеешь во время останавливаться!

– Смешно. Слушайте, чуть не забыл: а тема игры как-то отразилась в вашем многогранном творчестве?

– У меня есть одна картина, там изображены разбросанные карты. Маленькие человечки, как

дьяволята, как бы невидимые, перетягивают карты из стороны в сторону. Они решают судьбу игрока – выиграет он или проиграет.

 А написал я эту картину ночью, когда вернулся из казино с очередным очень крупным проигрышем…

Приглашение на бизнес-линч

(очередная статья для любимого издания)

Мне крупно не повезло: я познакомился с Германом Стерлиговым, когда «Алисы» уже не было, а он уже потерял десятки миллионов долларов и отчаянно маялся, пытаясь найти мифическую Либерею – библиотеку Ивана Грозного.

Славный путь от сперматозоида до миллионера Стерлигов прошел фантастически быстро. Сначала у него было частное детективное агентство, которое благополучно прогорело. Тогда Герман Львович решил открыть первую в стране биржу – при этом плохо понимая, что это такое. Но всем знакомым он объяснял, что это интуиция, и что если он откроет биржу, то немедленно обогатится. Знакомые смеялись. А банкир Смоленский, услышав о Стерлигове, тут же выдал ему кредит в два миллиона рублей.

Эти деньги Стерлигов мгновенно истратил на телевизионную рекламу. Представьте, в те годы еще никто не соображал, что товар можно рекламировать по советскому еще телевизору!

Все каналы по сто раз в день показывали очаровательную собачку Германа Львовича по кличке Алиса. Собака зевала и вроде даже улыбалась. И биржа «Алиса», еще толком не открывшись, стала безумно популярной.

Стерлигов стал торговать брокерскими местами. Сначала место стоило сорок тысяч. Кредит он вернул с процентами ровно за месяц. Желающие работать брокерами отстаивали в «Алису» громадные очереди, как пламенные коммунисты в Мавзолей. Очень скоро Стерлигов довел стоимость брокерского места до шестисот тысяч рублей – и все равно клиенты валили толпами!

Самое смешное, что сам Стерлигов при этом ничего не делал. Он просто сводил покупателей с продавцами в своей конторе и получал за это громадные комиссионные.

В то время Герман Львович чувствовал себя повелителем Вселенным, что-то вроде Зевса или на худой конец Перуна.

 Однажды его с братом в числе самых успешных бизнесменов страны пригласили на кремлевскую президентскую елку. Входной билет для спонсора стоил 500 тысяч рублей. В приглашении говорилось, что на елке непременно будет Ельцин и все первые лица государства, что обеспечит спонсору хорошую рекламу.

 Стерлигов откликнулся немедленно. «В ответ на ваше предложение принять участие в рождественской президентской елке и перечислить 500 тысяч рублей, чтобы появляться на экранах в обществе господина Ельцина, братья Стерлиговы доводят до сведения оргкомитета, что принимают приглашение при соблюдении двух условий. Первое: в ходе трансляции по ТВ Ельцин обязуется находиться в их обществе не более одной минуты. Второе: за участие в вечере и повышение тем самым рейтинга российского Президента братья Стерлиговы ожидают получить по 500 миллионов рублей каждый»…

У Стерлигова появился роскошный офис на Wall Street в Нью-Йорке, а также дома, замки, яхты и миллионы наличных долларов, которые он с упоением тратил.

Один американский банк предложил Герману продать «Алису» за фантастические тогда деньги – пятнадцать миллионов долларов. У банка был заказчик, мечтавший приобрести раскрученную российскую компанию – а кроме «Алисы» в России ничего не было…

 Переговоры с банком заняли ровно две минуты.

– Продать «Алису»? – удивился Герман. – Но ведь это имя моей собаки! Вы что? Я никогда в жизни не продам имя моей собаки!

 А через полгода биржа рухнула. Покупатели и продавцы, встретившись несколько раз, сообразили, что больше им никакой посредник не нужен…

…Стерлигов назначил мне встречу в казино «Арбат», чему я чрезвычайно обрадовался. В конце концов он все еще миллионер – почему бы ему не угостить меня десятком-другим стодолларовых фишек?

В свои двадцать девять Стерлигов выглядел неправдоподобно юным. Никакой печати умудренности на его челе я не обнаружил, хотя Герман Львович пережил тяжелые времена: за ним долго гонялись чрезвычайно серьезные южные люди, и он чудом остался жив.

Стерлигов купил десять тысячедолларовых фишек, и я приготовился к веселому аттракциону. Сейчас, сейчас он расщедрится, кинет мне на бедность, и я тоже от души поиграю!

 Но – увы. Герман Львович как-то сильно сосредоточился, побродил вокруг стола с отрешенным видом, после чего бросил на красное все фишки. Выпало именно красное. Невозмутимый Стерлигов сунул выигрыш в карман.

– На сегодня все, – сказал он.

– Как это все? – поразился я.

– А у меня такая система игры. Я ставлю в казино только один раз на цвет. И в любом случае больше за вечер не играю.

 Как же я был разочарован! Пришлось приступать к интервью.

Завклубом миллионеров

– Герман Львович, в свое время, вы, помнится, любили цитировать пирата Моргана: «Жить стоит ради воспоминаний на старости лет». Вы по-прежнему так считаете?

-Да, я когда-то цитировал Моргана. Но теперь я думаю, что каждому взрослому мужчине нужно ставить перед собой гораздо более серьезные цели, чем написание мемуаров. Для меня Морган уже не авторитет! Он просто бандит, который добился крупного чиновничьего поста в конце жизни, но вовсе не перестал быть бандитом.

– И все же: давайте кое-что вспомним. Ведь таким количеством всевозможных скандалов происшедших за несколько дет, мало кто может похвастать. Сейчас о них уже стали подзабывать, но ведь большое видится на расстоянии, не так ли? Вам нравилось быть в центре скандалов?

– Первое время – конечно. Тем более, что ни одно скандальное дело не носило какого-то постыдного характера, связанного с предательством, или воровством, – ни одно! Причем многие скандалы возникали буквально на ровном месте! Помните, какой шум поднялся, когда мы начали вводить в обиход слово «господа»? Мы впервые на телевидении попытались обратиться фразой «Удачи вам, господа!» С рекламных роликов. Там были в шоке: вы что, совсем обалдели, какие такие господа? И фразу урезали.

– Это несмотря на деньги?

-Нет, вот потом как раз смотря на деньги поставили. Тогда это казалось чем-то необыкновенным, а сейчас все привыкли. Люди вообще быстро ко всему привыкают.

-И к вашему клубу миллионеров тоже бы привыкли, если бы в нем оказалось больше двух человек?

– То, что в клубе было два человека, – это ерунда! Это Марк Дейч сочинил! Сначала он писал, что я сын генерала Стерлигова, а потом, что в клубе было два человека. Причем я ему звонил и говорил: Марк! Я– Герман Львович, а генерала зовут Александр Николаевич. Догадайся с трех раз, сын я ему или не сын! После этого он придумал, что генерал мой дядя. А он и не дядя никакой, и вообще не родственник…

 В клубе, если честно, было чуть меньше тридцати членов – правда, мы рекламировали, что около восьмидесяти, но многие не заплатили взносы. Тогда взнос был миллион рублей – приличные деньги, как сейчас примерно около ста тысяч долларов!

 –Это членский взнос?

 – Нет, вступительный. Членских взносов не было вообще.

 – Интересно, а какие права и обязанности были у членов клуба?

 Никаких! Это была лучшая в мире организация, потому что делать нам нечего было совершенно. Мы абсолютно не знали, чем заняться. Потом он расформировался благополучно, но со многими друзьями по клубу мы сейчас работаем, они стали членами московского Дворянского собрания.

 –То есть, клуб себя не оправдал?

 – Как это не оправдал? Рекламный эффект был просто великолепный!

 – Для «Алисы»?

 – Для «Алисы» и для Германа Стерлигова лично. Поверьте мне на слово: не было ни одного заметного СМИ в России, ни в мире, которое не сообщило бы о клубе миллионеров. Два-три месяца с утра до глубокой ночи я занимался только тем, что давал интервью. Записывались за несколько дней, по пять-шесть компаний в день. А знаете, сколько я затратил на эту рекламную компанию? Снял зал в Хаммеровском центре и провел пресс-конференцию с фуршетом и – все! Можно было и без фуршета обойтись…

 – Гениальный рекламный ход!

 – Да, это без ложной скромности. Я его придумал – и через пару дней уже была пресс-конференция. А потом пошли статьи и передачи…Помню, я был в Нью-Йорке и познакомился там с Абделем Насибом, это очень крупный арабский бизнесмен. Он говорит: слушай, тут о вас кое-что написали, если хочешь, я найду в компьютере и принесу. Я, конечно, согласился. Так он потом рассказывает: набрал я код, включил принтер илист вылезает, второй, третий вылезает, десять минут, двадцать, тридцать минут вылезает! Он мне принес эти статьи – огромная кипа плотно уложенной тонкой бумаги. И это только на английском языке!

– Предвижу ответ, и тем не менее: вы человек тщеславный?

– Не то слово! Очень тщеславный. А еще врун, болтун и хохотун.

Что-то с памятником моим стало

 – Помните эту старую присказку: болтун – находка для шпиона. Пять лет тому назад вас, кажется, пытались вербовать американцы. Не жалеете, что учинили такой грандиозный скандал с американским посольством?

 – Я с большим удовольствием вспоминаю этот конфликт! Тогда я впервые занялся чем-то вроде общественной деятельности, а консул Дэвид Уиддон был в конечном счете депортирован…Что вы улыбаетесь?

 – История с вербовкой молодого российского миллионера американским консулом в ресторане «Пекин» настолько захватывает воображение, что кажется несколько… нереальной. Какой сюжет для детектива!

 –Вы напрасно иронизируете. Меня и двух моих сотрудников действительно вербовали американцы. Причем обидно даже не это, а как они это делали – нагло, примитивно, как пса какого-то типа иди ко мне, иди сюда в натуре! Хоть бы вербовали по-людски! Разумеется, я очень тогда обиделся.

– И как после этого ваши отношения с американцами?

– Нормально. Меня несколько раз приглашали на конференции в Штаты, но я на всякий случай не поехал. Знающие люди сказали: ЦРУ долго помнит такие истории!

– Рекламные дивиденды с этого скандала были?

– Почти нет. Это делалось не ради дивидендов. Опубликовали статьи только «Комсомолка» и «МК», и еще газеты, которые я не очень люблю, – типа «Правды». Многие просто не захотели ссориться с американцами! Они тогда были в большой силе. Впрочем, и этих публикаций хватило, чтобы я получил колоссальное моральное удовлетворение.

 – А как ваши отношения с бразильцами после неудачной попытки установить на главной улице Рио-де-Жанейро памятник Остапу Бендеру? Кстати, он тоже, как и Морган, был вашим любимым героем?

– Остап Бендер – просто мелкий жулик, и этим все сказано. А памятник… У нас тогда денег уже было немерено, и это по сути был хороший рекламный ход, хотя по сравнению с клубом и послабее. Публикаций двести в прессе появилось – и тоже никаких затрат! Мы вели переговоры с бразильским послом и его женой, они обещали содействие, после чего их парламент долго обсуждал, дать нам возможность установить за свой счет памятник или нет. Само собой отказали – если каждый будет на Капакабане устанавливать памятники, там живого места не останется!

– Вы такой исход предвидели?

– Если откровенно, мы в нем были уверены с самого начала. Ну и что? Журналисты нас обвинили в нечестной игре, а все было по-честному: мы выделили миллион долларов на этот памятник, бразильские власти могут подтвердить, что мы вели переговоры на самом высоком уровне, но нам было отказано. Мы же не могли контрабандным путем этот памятник поставить!

 Вообще единственное, в чем я разбираюсь, – это в имиджевой рекламе. Я всегда добивался максимального результата с минимальными затратами. Мы стали известными еще тогда, когда у нас не было денег, – за счет идей. Идеи, надо признать, были неплохие.

– Похоже, если бы вы написали учебник по рекламе, он наверняка стал бы бестселлером?

 – Ну бестселлер вряд ли, а краткую инструкцию могу дать прямо сейчас. Не тратьте лишних денег на рекламу, а придумывайте что-то экстраординарное, то, что вызывает удивление. Тогда никому платить не надо – сами придут, снимут, напишут и еще будут очень довольны!

Алисоманна небесная

– Есть множество версий о том, как вы зарабатывали миллионы долларов. Вас пытались породнить с наркомафией, рэкетом, КПСС, ЦРУ, вас называли сотрудником ФСБ и агентом транснациональных корпораций… Как вы думаете, почему такой разброс во мнениях?

– Просто никто никогда не верил – и сейчас не может поверить – что мы сами по себе заработали такие деньги и стали известными людьми. К тому, что вы перечислили, я мог бы еще пунктов двадцать назвать – за счет чего мы якобы поднялись.

– И какая версия вам нравится больше других?

– То, что мы отмывали деньги партии. Когда это сочинили журналисты, я даже думал, как хорошо бы добраться до денег партии, чтобы их потом отмывать! Но так и не добрался, только все время слышал что их отмываю.

– В двадцать три года, по слухам, у вас был миллион долларов. Это правда?

– Нет, в двадцать три года у меня уже было миллионов десять! В двадцать пять было еще лучше, а через год я начал их активно тратить.

 Сейчас тратить больше нечего, поэтому часто обращаюсь к своим друзьям – чтобы было что потратить.

 – Может, откроете секрет: как вам удалось стать самым молодым в России миллионером?

– Я могу вам честно ответить, как на духу, я редко так отвечаю – случайно заработал! Совершенно случайно! Так уж получилось. Мы учредили биржу, и в течение нескольких месяцев на нас обрушился шквал денег – миллионов шестьдесят рублей. Приличный автомобиль стоил тогда тысяч шесть – то есть десять тысяч автомобилей получается…

 Деньги сыпались очень большие, я не скромничаю. Я был мультимиллионером, очень богатым человеком, у нас были десятки миллионов долларов! Сейчас, конечно, есть люди, которые богаче меня в десятки раз, просто у них было больше времени, чтобы… как это помягче сказать…заработать.

– Вы готовились к тому, чтобы заниматься бизнесом?

– Да я за неделю до того не подозревал, что стану богатым человеком! И потом – при чем тут бизнес? Никто в это не поверит, но я вообще никогда им не занимался! Мы открыли первую биржу, само слово было в диковинку, этакий атрибут западного общества. В России не было ни одного средства массовой информации, включая «Мурзилку», ни одной передачи – от КВН до программы «Время», которые бы не откликнулись на появление первой биржи. Разумеется, без всяких денег. Просто дико было представить, что нужно платить за интервью – мы физически не могли обслужить всех желающих!

 И люди из разных регионов приезжали к нам и покупали места – за бешеные деньги! Я и сейчас не понимаю, как называется то, чем мы занимались, – общественно-политическая деятельность, свободный полет фантазии, бог знает что… Но прошу отметить: ни один из тех, кто купил место, об этом не пожалел!

 Я не был бизнесменом, а скорее мозговым центром. Бизнес для меня – это нечто недостижимое. Когда я пытался им заняться, чтобы показать, что я бизнесмен, то неизменно терпел колоссальные убытки. Однажды я закупил удивительный американский кондиционер, который нужен буквально везде: в каждом механизме есть трущиеся детали, а он позволяет снижать изнашиваемость в несколько раз. И даже с таким золотым бизнесом у меня все не очень хорошо получилось! Кондиционеры лежат до сих пор на складе, так что если кому-то надо – милости прошу… 

Продолжение следует...

Книгу Михаила Болотовского "Игорная проповедь" можно купить