Глава из романа
XI
Недаром же вы говорили вчера за ужином, что кабы не покер, то жизнь ваша в Москве была бы совершенно несносна.
Михаил >Булгаков . Мастер и Маргарита
Его звали Рафаил.
Запад не мог произнести такого немыслимого множества слогов, поэтому весь мир называл его по-дружески: Раф Цукерторт. Состояние его уже много лет плавало между сороковым и пятидесятым местом в мире, он был одним из самых богатых людей на свете, даже на китаянке женился, но это не отменяло того факта, что его никуда не уехавшие отец и дядя много лет держали в России водочные откупа. В той самой России, которую весь мир презирал и которой оттого еще сильней боялся: презирать смертельно опасный вирус можно, но вредно для здоровья.
Да, он нажил свои деньги сам. Это знал весь мир. А еще мир знал, что куда раньше него то же самое сделали его отец с братом, что их общее состояние не сильно меньше, чем у него, что ему, конечно, много чего принадлежит в электронном мире, зато лучшие винные магазины хоть в Лондоне, хоть в мусульманской Дакке, принадлежат им. Он был в плену у своей фамилии: сменить ее, не оскорбив миллионы людей, он не мог, но она, увы, слишком прямо указывала на отцовскую профессию, что для миллионов людей было не менее оскорбительно. Связей с семьей он не поддерживал, об этом тоже все знали, и это оскорбляло уже всех сразу. Его терпели лишь потому, что столь удобен был «харттухарт». Поэтому он завистливо глядел на портреты сияющего Илона Маска. Того любили все.
У того было все ясно на семь поколений в прошлое, а Рафа средства массовой информации объявляли то правнуком Ротшильда, то праправнуком Герцля. Пусть бы это правдой было, но правда выглядела куда хуже: он был сыном того самого Цукерторта и племянником еще более того самого Цукерторта.
Ему ставили в вину даже то, что при желании могло считаться то ли его счастьем, то ли, наоборот, несчастьем – его синестезию, умение и потребность слышать и видеть гласные в виде цветовой гаммы. Его обвиняли в том, что он еврей, но куда чаще в том, что он еврей плохой. Его обвиняли в том, что он вмешивается не в свое дело, и громили за то, что он в него не вмешивается. Даже то, что от жены он налево ни разу в жизни не бегал, объявлялось его латентной склонностью к чему-то там, – господа журналисты, впишите нужное.
Его детское пристрастие проверять на прочность социальные сети и мессенджеры, создаваемые более или менее в подражание его творениям, было в общем-то всего лишь небольшим хобби; если кто-то терпел из-за его кажущегося недоброжелательства крах, то туда ему и дорога, а если выживал, то флаг ему в руки, молодец, так держать. О том, что кто-то устраивает охоту на уцелевших жертв его временного недоброжелательства, он узнал лишь несколько недель тому назад, и был от этого в бешенстве. Список пострадавших от таких атак был невелик, но болезнен, и следы имитатора, спрятанные разве что не в магмы центра земли, безусловно вели в Россию. Там жили отец и дядя, которых он рад бы забыть навсегда, если бы не тот грустный факт, что нельзя эти толстомордые факты забыть. Нельзя.
От русского языка у него в голове не осталось почти ничего, он не говорил на нем лет двадцать пять. Понять еще мог, но, пожалуй, только простые фразы, такие, в которых нет ни единой запятой. Доверенного человека в России он найти не смог бы, потому как знал, что в электронном мире на любого виртуоза приходилось два более сильных, а на тех – в геометрической прогрессии, если не хуже, а всего хуже то, что во многих случаях это были одни и те же люди. Сам он ни вмешаться во что-то, ни тем более поехать куда-то, не засветившись перед всем миром, не мог, ситуация приближалась к отчаянной, но помощь пришла с невероятной стороны.
Любимая жена, Шу, чье имя не зря означало «справедливая» сочинила нечто такое, что европейцу в голову бы не пришло. Она предложила арендовать на все нужное время – нет, не отель, и тем более не Кремль, а «сад цветов мэйхуа». Иначе говоря, бордель, из числа дорогих и знаменитых. Все сплетни уйдут в нужную сплетникам сторону, а он может тем временем искать кого сочтет нужным и заводить контакты вовсе не того рода, о котором сообщат на весь мир. Только нужно все делать по правильному – в частности, взять в Москву свою посуду, своего раввина, или как их у вас там называют, только чтобы тот имел все мыслимые дефекты речи, ну, и все прочее…
Эта женщина, некогда простившая его за то, что он, рухнув со второго этажа сквозь стекло оранжереи, сам остался цел, а десяток редчайших орхидей погубил, владела его сердцем безраздельно. Он понимал, что в китайских цзиюанях не только оказывают услуги, но иной раз состязаются серьезные мастера кунфу, однако сам он в подобных местах не только что в Китае не бывал, а вообще нигде. Открытый поиск показал, что более всего подходил под его требования весьма знаменитый московский «Джаннат», одновременно казино и бордель, немного европейское, немного мусульманское заведение, принадлежащее госпоже Антуанетте Делуази, урожденной Анастасии Охрименко, уединенно стоящее в Измайловском парке, весьма дорогое, известное прежде всего тем, что его во время своих визитов целиком снимал Икарийский принц Сулейман, ныне уже полновластный хан Икарийский.
Засомневавшись в последний раз, Рафаил глянул в глаза жены, прочел в них «дурак ты, дурак», записал малозначительное сообщение своему управляющему Авираму Шульцу на Багамах, где была у него единственная вилла, – ясно, что не от бедности, – и дал понять, чтó именно нынче требуется сделать, проявив максимум осторожности, при этом открыто являя всему миру свою широко известную продажность и болтливость, – по всем трем предметам он бы читать спецкурсы в Гарварде. Раф дал указание, куда, кому и что сообщить, какую информацию продать, какую разгласить и все прочее, что этот самый Авирам Шульц, человек остроумный, всегда легко воплощал в жизнь. Рафаил развеселился, угадав, чем займется Авирам Шульц в первую очередь займется, – станет искать раввина с дефектом речи, – и стал размышлять, как и чем будет он заполнять избыток времени в Москве.
Провести там меньше недели не получалось, он велел снять заведение на три, но половина времени в эту московскую неделю все равно пропадет, так чем там заняться? Не приглашать же сантин или салантин и с ними в маджонг играть? Пусть они друг с другом играют во что хотят, только рады будут, сказала мудрая Шу. И посоветовала в покер, что ли, поиграть, с кем сам выберет, притом пусть все в Москве считают, что он именно ради бардака и зеленого сукна тут оттягивается. Мудрая Шу отлично знала, что в жизни у него есть все, что он хочет: она, две дочки, программирование, дом в Санта-Монике и вилла на Багамах, и лишен он разве что покера, который давно принес в жертву всему остальному.
Разумеется, плевать ему было на всех сантин, они же эскорт-девицы, и почти на все азартные игры, в первую очередь на рулетку, и жаль было времени, но необходимость прищучить обнаглевшего подражателя побеждала даже откровенную, пусть небольшую потерю времени. Одни лишь покушения на жизнь Фрола Бурова и Игоря Вялого которых он всего-то проверил на вшивость и оставил в покое, были его позором: оба они были русскими из молодых, пусть не самых богатых миллиардеров, и обоих императоры, – чем таковые различаются, он не понимал, – из страны выгнали без права на обратный билет. Теперь, какой там чай с полонием в их глотки ни вольют, виноват все равно будет он, Раф Цукерторт, потому как он еврей, да еще и сын-племянник тех самых.
Привыкнув за много лет прикрывать несколькими слоями домыслов и клеветы на самого себя все, даже самые невинные, дела, Рафаил нередко попадал в положение собаки, поймавшей собственный хвост. Селиться в совмещенный с казино бордель было куда как полезно для отвода глаз, но столь же и опасно, ибо уж больно демонстративно выглядело. Запускать сопутствующие слухи о своем нездоровье он боялся по вбитому в его голову еврейскому суеверию «не тут сказано». Перед ним был выбор: пустить слух, что он прибыл на тайные переговоры, или дать просочиться сведениям о том, что он временно хочет укрыться от некоей опасности. Не желая прятаться в каком-нибудь посольстве республики Белиз, он, мол, решил побывать в Москве, и выяснить – как себя вести, раз такая охота пошла на западе на миллиардеров-программистов из России. О том, что он с матерью покинул Россию в двенадцать лет, ребенком, еще не прошедшим бармицвы, он не вспоминал годами… но мир-то помнил. Мир вспоминал об этом ежедневно, читая имена, довольно крупно обозначенные на этикетках «императорской» и «особой павловской». Получалось так, что выход у него один: запустить все слухи сразу и во все стороны. Он дополнительно отправил Авираму снимок Горбун-горы в Рио с благословляющим Христом на вершине, хотя бы тут будучи уверен, что адресат все поймет и все сделает, а прочие ничего не поймут, заподозрят либо дьявольскую хитрость, либо попытку отвести глаза, будут терзаться проклятыми сомнениями, а он дела быстро закончит и вернется к любимой Шу.
Язык недомолвок, сложившийся между у них с управляющим, был куда надежней любого кода, который когда-нибудь кто-нибудь неизбежно взломает. Это был сложнейший язык намеков на намеки, понятные только им двоим, притом время от времени менявшийся, как по мере появления новых реалий появляются новые движения в языке глухонемых. Окажись они партнерами в любой парной игре в казино, через полчаса их бы оттуда выставили. Они понимали друг друга не хуже, чем вовсе им неизвестные, но знакомые нашим читателям близнецы-суккубы. С той лишь разницей, что близнецы страдали тяжелой формой болезни Джангалеаццо Сфорца, а Раф и Авирам если чем и страдали, то моногамностью. Будучи людьми, женатыми на любимых женщинах, они от такой судьбы не страдали. Раф был женат на китаянке, Авирам – на аравакской креолке, и общим у всех четверых было также полное равнодушие к религии. Авираму на Багамах было все равно, Рафу вредило, но если присмотреться к его жизни, то вредило ему решительно все. Вредило и то, что он держал Авирама управляющим на вилле под Нассау и в итоге тот стал гражданином Багам. В Штатах не забыли о том, как в двухтысячном Шульц пытался въехать в страну с паспортом непризнанной республики Ужупис. Паспорт был на идише и на литовском, но на таможне его и читать не стали, проверили, убедились, что государства такого нет вообще, поэтому приезжий – опасный террорист, выдали пожизненный запрет на въезд, ничего не объясняя. Но пока разбирались, куда его депортировать, вмешался Раф, вывез приятеля на Багамы, дальше все известно. Факт, что познакомились они в очереди к сортиру в аэропорту Бен Гурион, кто-то обнародовал, но мироздание этой сенсацией потрясено не было.
Из-за полного равнодушия к религии Раф умудрился прилететь в Москву в день, который считал вполне будним, именно в один из самых светлый православных праздников – в Радоницу. По его счастью, дороги в Москву были пусты – народ еще не возвращался с кладбищ, где поминал близких, поэтому он сам и двое его китайских охранников добрались до Измайлова всего за час. Лимузин из не задававшей вопросов конторы выгрузил их на парадное крыльцо и отбыл до востребования. Кто и как весь этот прием организовал и что должно было случиться далее – знал разве что Авирам.
Внешним видом особняка Раф был потрясен. Посреди парка, на ветвях которого лопались почки, стояло нечто, напоминавшее множество сросшихся шахматных фигур, притом фигуры были собраны не только из разных комплектов, но сами комплекты были взяты из разных эпох. Готические шпили, минареты, контуры китайских пагод переходили в строго классические фронтоны, опирающиеся на стены древнерусских палат – от всего этого рябило в глазах. Но для компьютерного гения все это пока не существовало, потому как от пальм Санта-Моники он попал в страну елок и осин.
Проведя в самолете одиннадцать часов, ничего, кроме адаптации к обстановке, Раф не хотел, смена часовых поясов всегда действовала на него убийственно. Он едва бросил приветствие хозяйке – и ушел в приготовленный для него номер. Нечего и говорить, что обычно его занимал принц, и в особняке все почти всерьез именовали его «люксом для новобрачных», не особо заморачиваясь получавшейся многосмыслицей.
Китайских охранников дальше тамбура он не пустил, у себя в Санта-Монике он и вовсе их бы выгнал, но Шу все же волновалась за него. Декоративная обслуга в виде раввина, повара, кого-то еще и еще много кого, разве что не духового оркестра, была отобрана Авирамом и прибывала ночью. Раньше утра среды великий человек просыпаться не планировал, однако много проспал в самолете, и сон пришел к нему далеко не сразу. Наконец, не выдержав, открыл экран и проверил почту. Более чем ожидаемо в приоритете оказалась картинка без голосового и даже без текстового сообщения.
На веранде в кругу четырех неизвестных, но опрятных чернокожих сидел управляющий. Ни одно лицо ничего интересного не выражало, игра ни на какой обещанный техасский холдем не походила. Однако игра опознавалась: на столе перед Авирамом лежали кости со знаками точек, бамбуков и символов, и это со всей определенностью указывало на изобретенный чуть ли не Конфуцием маджонг. Намек был очевиден: делай что решили с женой, партнеры извещены и появятся, потом обсудим.
Слишком уж прямой текст послания Рафа покоробил. Мог бы просто послать пейзаж с пагодой на Тайшане, все бы ясно было. Какое же это гусиное перо за тысячу ли, китайский символ письма? Взял – и все секреты прямо выложил. Проболтался, короче. В расстроенных чувствах Раф наконец-то заснул.
Хотя проснулся он по московским часам рано, за окном уже цвел рассвет среды восемнадцатого, по народному календарю дня «Федул-губы-надул», когда в деревнях открывают настежь окна и проветривают жилье, изгоняя скопившийся за зиму дурной запах. Рафу до всех календарей дела не было, больше недели он в Москве оставаться вообще не планировал. Он протер глаза и увидел, что лежит под балдахином и смотрит прямо в расположенное над постелью широкое зеркало Балдахин опирался на витые мавританские колонны, на пологе сияли фениксы и китайские драконы, а стены были увешаны изогнутыми саблями. Удивить Рафа было трудно, хотя мысль о том, что архитектор и дизайнер над владельцами особняка поиздевались, в голову ему пришла.
Он залез в бронзовую ванну, долго отмокал, потом затребовал к себе ребе Гедали, благословившего для него утреннюю трапезу совершенно израильских масштабов. Цукерторту предстояло съесть миску салата из свежих овощей, блюдо тунисской яичницы «шакшука» с диким количеством острого соуса, порцию тунца и многое другое. Пить цитрусовый сок он отказывался почти всегда, поэтому ребе нехотя благословил для него бокал сухого красного вина, посмотрел неодобрительно, как тот без уважения к еде загружает ее в себя, будто заправляет бензин на дорогу, и покинул помещение. Встал Раф от стола в полной уверенности, что до завтра есть не захочет. Однако знал, что к вечеру оголодает, он обладал счастливым качеством: мог есть что угодно в любом количестве без малейшего вреда для организма.
Допив последний глоток, Раф подошел к окну. Оно выходило в закрытый со всех четырех сторон двор, на воротах стояли охранники. Во дворе имелись и другие персонажи. Человек с деревянным футляром через плечо был явным стекольщиком, видимо, на случай, если кто-то начнет бить окна. Против него за точильным станком с ножным приводом работал точильщик, летели искры, и видно было, что работы у него еще много. У следующей стены прохаживался долговязый старик с мешком через плечо и что-то беззвучно восклицал: видимо, это был старьевщик, реликт давних времен. Завершал экспозицию шарманщик с удивительно крупной обезьяной. Он крутил ручку, но сквозь толстое стекло не доносилось ни звука.
После завтрака Раф мог только ждать. Авирам обещал, что нужные люди появятся сами, а до их появления вообще ничего делать не надо. Он смирился, убедил себя, что идет одиннадцатый час утра, а не ночи, оделся и вышел по уставленному статуями средневековых королей и монахов коридору в зал, где в одиночестве ждала его мастерски накрашенная владелица особняка и много другого. Дом словно вымер.
Цукерторт много где побывал в своей еще пока не особенно длинной жизни, нигде, кроме как в рабочем кабинете, себя не чувствовал уютно, но тут было что-то немыслимое: особняк представлял собой такой гибрид «всех стилей сразу», что у Рафа пошла кругом голова. Одна из дверей вела в галерею, в конце которой виднелась Венера Милосская, чудесным образом не только отрастившая руки, но резким движением сбросившая с себя все мраморные тряпки. За Венерой виднелся зимний сад, представлявший нечто вроде сераля, с огромным количеством ковров и египетской пирамидой на заднем плане.
Аванзал, в которой решила его принять хозяйка, тоже был не из заурядных. Галерея на уровне второго этажа опиралась на ионические колонны, поверх которых лежали без видимого порядка сфинксы и спящие львы. Ведшие на выходную лестницу врата были составлены из тончайших и переплетающихся готических арок, чему несколько противоречили сидевший в нише слева будда, а слева – индийский бог со слоновьим хоботом, Ганеша. Были тут египетские павианы и многое другое, к чему у Рафа уже не было сил присматриваться.
Хозяйка, не вставая, протянула ему руку для поцелуя, прямо намекая, что он все-таки не принц, чтобы вставать перед ним. Он был не гордый, да к тому же едва ли не вдвое младше нее, руку поцеловал и присел в кресло напротив.
– Кофе? Трубку?
Раф не курил, но глянул на столик в стороне, на который указала Антуанетта. Там стоял серебряный ларец и лежала прямая фарфоровая трубка с конической чашечкой. По белой поверхности во всю длину трубки извивался синий дракон. Раф не стал гадать, что это такое, кофе после ультратяжелого завтрака тоже не хотел, попросил любимое питье – тоник без джина. Крошечная девочка с сефардскими чертами лица куда-то юркнула и мгновенно принесла ледяной бокал с напитком.
Хозяйка вела себя подчеркнуто вежливо, говорила на упрощенном английском с тяжелым русским акцентом, но понять было можно. Раф заметил, что добрая половина ее фраз стояла в императиве: она давала ему инструкции, что, как, и, главное, с кем ему делать в Москве. С первых же слов он понял, что это отнюдь не пустая болтовня, и бандершу стоит послушать уж хотя бы потому, что он в ее эклектической крепости не просто живет, он здесь защищен. На самом деле защищен.
Почти нехотя, изредка вставляя русские слова, он заговорил с ней, выбрав нейтральную и самую естественную сейчас тему: выразил удивление архитектурой и стилем особняка. Ничуть не менее была интересная ему маскарадная компания во дворе, но на этот счет мадам сама могла ничего не знать.
– Этот дворец, – она так и сказала «дворец», невзирая на нынешнюю сущность заведения, – выстроил знаменитый миллионер старого стиля, – Раф не понял, что это такое, – король мануфактуры Логгин Аржанинников, – в имени старообрядца он не разобрал ни звука, – Он поехал в Баден-Баден, не сумел там ничего проиграть и от обиды там застрелился. Его вдова продала дворец другому миллионеру, торговцу солью Прову Старокопытову…
Мадам повела гостя по закоулкам истории дома и усадьбы, и очень скоро он перестал ее понимать, не вылавливая смысла из перечисления советских учреждений, размещавшихся здесь в прошлом веке. Упоминание о том, что здесь была коммунальная квартира, где жили шестьсот жильцов, он счел оговоркой, и понял, что и впрямь при коммунистах с жильем были проблемы, если сюда их втиснулось целых шестьдесят. История о том, что здесь исследовали головные мозги Ленина и Сталина, да еще их тоненько слайсали, – в его собственных мозгах не уместилась, и он перестал слушать.
Антуанетта Филипповна преследовала именно такую цель, глянула на часы, убедилась, что уже почти двенадцать и, не дай бог, Анастас слиняет, а ведь в полдень собирались появиться еще двое, которых генерал Аракелян ей настоятельно порекомендовал как интересных и достойных людей и умелых игроков в покер, монолог прервала, предложив оторваться от беседы и погулять по дворцу, где можно будет увидеть небольшую, но ценную коллекцию живописи, правда, лучшая часть висит в казино, но для такого гостя его можно открыть…
Цукерторт легко согласился, время и так пропадало. Через очередную галерею, уставленную статуями античных богов работы то ли Кановы, то ли кого-то еще из сексуально озабоченных маркизов д’Искиа, если они вообще существовали, к тому, что на первый взгляд казалось кирпичной стеной; впрочем, оказалось, что тут всего лишь голограмма, а двери нет вовсе.
За ней и впрямь было казино, не очень большое, всего десятка на два столов. Переход от ажурности и роскоши особняка немедленно сменился традиционным отсутствием окон и настенных часов. Помосты с шестами пустовали, бары отсвечивали бутылками, сиротливо ожидающими хоть кого-нибудь пьющего. Автоматов было немного, но и те пребывали в отключении. Прямой свет горел над единственным, почти овальным столом, приготовленным для вип-клиентов, и Раф понял, что к таковым относится прежде всего он сам. С интересом отметил он отсутствие стола для рулетки: он не знал, что в России этот вид игры остался одним из последних не просто запрещенных, но жестоко караемых.
Раф погулял вдоль стен. Картин было немало, они в два ряда висели по стенам выше человеческого роста, при отсутствии верхнего света они были настолько темны, что, даже понимай программист в живописи чуть больше того минимума, что осел в нем по причине эйдетической памяти, он все равно о них сказать бы ничего не мог. Кажется, это были пейзажи. Может быть, батальные сцены. Даже натюрморты. Но не портреты, нет, не портреты. Портреты обычно вертикальны, здесь же царствовали горизонталь и темнота. Все было подчинено одному: господа, нечего пялиться на стены, глядите на столы, делайте ваши ставки, делайте ставки.
Появился слуга, мрачный чернокожий, похожий на зомби, подвинул стул для хозяйки.
– Может быть, пожелаете сесть за стол? – спросила Антуанетта Филипповна. ее тонкий слух уловил звук хлопнувшей двери лимузина во дворе. Никто, кроме ожидаемых гостей, коим дал рекомендации генерал, появиться сейчас не мог.
Раф согласился. Через несколько минут в зале появились двое в сопровождении его собственных китайских охранников. Оба прошли к Цукерторту, уважительно поздоровались. Лысеющий блондин с небольшими бакенбардами. лет под сорок на вид, был представлен как князь Арсений Юрьевский, глава протокола двора его императорского величества Христофора Константиновича. Второй, совсем молодой, очень высокий кельт с рыжими волосами, обладал не только модельной внешностью, но также и неистребимым, до пародийности доходящим ирландским акцентом. Он назвался Робом Маккензи, и программисту оставалось лишь догадываться, что именно этот явно не имеющий к России отношения персонаж тут делает.
Покуда шла беседа ни о чем, все та же миниатюрная девочка, насчет которой у Рафа имелись подозрения, что это миниатюрный мальчик, пулей улетела за водкой для князя, за текилой для ирландца, за джином для мадам и, что естественно, за чистым тоником для Рафа. Присели к столу. Однако китайцы ввели в зал еще одного гостя: длинного, истощенного человека, по виду немного за сорок. На лицо его сияли большие голубые глаза, обведенные синими кругами долгого бодрствования. Двигался гость легко, как пантера, видимо, хорошо видел в полутьме. Представлен он был как Анастас Романов. Редкое имя немедленно всплыло из памяти Рафа. Именно ему приписывали авторство вируса «настена», угробившего миллион-другой жестких дисков за тот час, пока он не самоуничтожился. Авторство подобных шедевров, понятно, всегда спорно, но, если это и впрямь тот самый – Раф наконец-то понял, с кем его сажают за покер.
Разместились, поговорили. Оказалось, что игра будет идти вчетвером, пятый, не кто иной, как загадочный ирландец, взял на себя обязанности дилера, играть сам он отказался. Он стребовал с похожего на зомби чернокожего фишки и шафл. Фишек он предложил каждому купить по желанию – красные оценивались в десять империалов, синие в двадцать пять. Раф припомнил, что в империале всегда пятнадцать рублей, в долларе после всех политических бед России два рубля, что давало семьдесят пять и сто пятьдесят в привычной валюте. Раф не был слишком азартен, но номиналы показались ему совсем несерьезными. Ирландец шепнул слуге, появились черные по пятьдесят и платиновые по сто. Программисту объяснили, что фишки номиналом, превышающим достоинство самой крупной монеты империи, сто империалов с портретом двоих нынешних императоров, в России запрещены. В утешение такая монета была подарена Рафу за счет заведения, он машинально сунул ее в часовой карман на джинсах и о ней забыл. Взял фишек на тридцать тысяч и приготовился играть за сложившимся ультракоротким столом на четверых.
По поводу шафла ирландец закатил слуге скандал. Чем оказалась плоха машинка для тасования, никто не понял, забракована была и вторая, Маккензи вышел из себя и слугу прогнал, дав понять, что сдавать будет вручную. Слева от него последовательно оказались Раф, далее мадам, за ней Анастас и, наконец, непосредственно по правую руку от дилера – князь. Первые же движения дилера показали: он – мастер, притом с опытом настоящего профи, что как-то не вязалось с его юным возрастом. К каждому игроку прилетела пара карт. Что было приятно – никто за столом не болтал.
То, что Раф оказался на самой невыгодной позиции, его мало смущало, он находился на малом блайнде, поэтому рисковал больше всех, но денег ему при любых обстоятельствах хватало, он, черт возьми, не за ними сюда летел, при этом отказаться от игры он не мог, иначе весь визит его оказывался не просто шит белыми нитками, он оказывался вовсе ничем не шит. «Ладно», подумал Раф, и выбросил две красных фишки. При тех двойке с четверкой черных мастей, что он получил, ему вообще ничто не светило.
Мадам, видимо, не особо страдая от бедности, бросила свои четыре. Блайнды кончились и пошел префлоп. Анастас, насчет которого у Рафа имелись подозрения, что он играет в долг, уравнял ставку, князь удвоил. В банке собралось немного, и юный ирландец, подув на карты, открыл флоп, на редкость дырявый сам по себе. Раф сделал чек, дождался терна и на ривере удостоился сверкающей улыбки мадам, которая тройкой десяток сгребла со стола не особенно крутой банк. Третья десятка, бубновая, легла на стол как ривер, и мысленно программист оценил терпение мадам, шансов на третью карту у нее было не густо. Но он вспомнил о ее профессии и понял, что уж чего-чего, а терпения ей не занимать.
Игра пошла своим ходом без особых событий. Раф стабильно, но без назойливости, проигрывал, мадам то по-детски радовалась, то огорчалась, впрочем, только после конца круга, смотря по результатам: нервы у нее были железные, в отличие от нетерпеливого и пытающегося блефовать Анастаса. Между тем фишки чаще всех сгребал к себе князь, о мыслях которого можно было гадать лишь по тому, насколько часто он отирал платком едва прикрытую лысину.
У Рафа в ушах загудело: мадам затребовала синих фишек на четыре тысячи, а именно этот цвет для него, всю жизнь страдавшего синестезией, звучал как протяжное, похожее на вой сирены «у». Он ответил тем, что прикупил вчетверо больше, но красными и платиновыми.
Предвидя увеличение ставок, ирландец на правах надзирающего за игрой снял со стола колоду, заменил ее новой, известным фокусом заставил карты несколько раз веером разлечься, прорезал, дал сдвинуть, вновь разбросал по две на игрока. Для Рафа над столом стоял шум прибоя: так звучал для него цвет платиновых фишек по сто империалов.
И тут он словно проснулся: его посетило чудное видение червовых туза с королем, натуральный монстр, и он решил посмотреть – сумеет ли продуть и с такими картами. Он двинул в центр десять платиновых: ставку не то, чтобы серьезную, но намекающую на желание наконец-то вступить в игру. Мадам, понятное дело, удвоила, Анастас поддержал, то же сделал и князь.
Не очень удивился бы Раф, узнай он, что мадам лезет на рожон не просто так, а вдохновленная тем, что ей, владелице предприятия с почти исключительно женским коллективом, привалило получить две черных дамы. Пожалуй, точно также согревали сердце отощавшего Анастаса два черных юноши, – хотя как раз с ориентацией у него было все в порядке. У князя, напротив, ничего особого на руках не было, всего лишь девятка с восьмеркой, но обе червовые, и на что-то надеяться он вполне мог.
Подув на карты, ирландец, как хороший пианист, вытянул пальцы и выложил красную гамму – даму и десятку червей в сопровождении бубнового валета. Раф получал на этом более чем сильную руку: старший стрит и недостроенный флеш. Неизвестно, чего больше желая, выигрыша или проигрыша, под колокольный звон красного цвета, выдвинул на тысячу пятьсот империалов, – о том, что это цена его хоть и убогого, но известного всему миру его собственного домика в Санта-Монике, он думал меньше всего.
Ликованию мадам, притом профессиональному, не было конца: бубновая дама, девочка европейская, опрятная, разве что не невинная, давала ей сет дам, перед глазами бандерши на столе возлежал чуть ли не символ принадлежащего ей заведения. Она растопырила пальцы и опять удвоила ставку.
Сходные чувства были и у Анастаса, притом утешением ему виделись не только валет, но та же дама, что и Антуанетте Филипповне: при известном раскладе она превратилась бы для него в кикер, что вселяло определенные надежды. Хотя он действительно играл в долг, но лимита не исчерпал, и поднял ставку еще на сто зеленых фишек, отозвавшихся в мозгу Рафа очередным воем сирены фишек.
Князь тоже чувствовал себя пристойно, созерцая у себя младший стрит и недостроенный флеш, шансы улучшить положение были и у него. Ставка уже была высока, поэтому пока что он рискнул лишь половиной фишек. Он-то играл на свои, хотя и знал, что в крайнем случае покровитель в беде его не оставит. Но отношения с покровителем носили не тот характер, чтобы можно был обращаться к нему с просьбами слишком часто.
Ирландец вновь подул на карты и открыл терн. И в этот момент все четыре души игроков ушли в пятки: на стол лег червовый валет.
Глаза у мадам стали похожи на те, что у андерсеновской собаки, той самой, у которой они были как чайные блюдца: в руке у мадам был полноценный фулл хаус, бьющий любые стриты и флеши. Она едва заметно перекрестилась слева направо и двинула на середину стола весь запас фишек.
Круги вокруг глаз Анастаса стали еще темнее: во мгновение он стал обладателем каре валетов, дама действительно превращалась для него в кикер. В такой ситуации дожидаться ривера стал бы только полный идиот, каковым Анастас не был; он даже и не закрестился, он просто двинул все свои фишки в общую кучу, не подсчитывая, каков может быть выигрыш и чем обернется проигрыш.
Князь, присмотревшись, понял, что, кажется, ему всерьез привалило: к нему впервые в жизни пришел редчайший стрит-флеш, убиваемый только одной, уж совсем невероятной композицией карт. К тому же он устал, и не приди такое, просто кончил бы игру, постучав по столу. Но пришло именно такое, и тогда он тоже, как говорят игроки, «пустил оленя», двинул все свои разноцветные фишки на середину стола. Разноцветная груда сияла в центре стола как в дурном фильме из жизни казино, не хватало лишь чьего-нибудь победного вопля про тридцать один миллион. По скромным прикидкам, на столе не было не только тридцати одного, но даже и одного миллиона. Но повышать ставки было нечем и некому.
Ирландец приглашающе провел рукой над столом, приглашая всех открыться.
Мадам действительно имела основания для торжества, открывая фулл-хаус.
Увы, надежды ее рухнули, когда Анастас открыл лишь с трудом побиваемое каре.
Однако и его надежды улетели следом: князь предъявил стрит флеш на червах, грянувших для синестетика Рафа всем тем же красным цветом.
Однако у самого Рафа на руках был свой собственный колокол, не хуже того, который король Генрих Восьмой проиграл Патриджу: программист медленно, не до конца осознавая происходящее, выложил на сукно свой невообразимый флеш-рояль на червах.
Куча фишек на столе перешла в его собственность, он против собственной воли обчистил тех, кому собирался проиграть все, что возможно, тех на чью помощь в щекотливом московском деле мог рассчитывать. Что делать – он не имел понятия.
Анастас, более других впавший в уныние, все-таки потребовал продолжения банкета, он хотел увидеть уж заодно и не имевший никакого значения в такой ситуации ривер.
Юный ирландец не возражал, вновь подул на то, что оставалось от колоды, и уверенно щелкнул ривером по столу. Таковым оказался бубновый валет, беспардонный мольеровский мошенник.
А чего ждать от такой карты?
– Может, я все-таки доехал пять все-таки, – по-русски пробормотал потрясенный Анастас, обреченно думая, что пяти карт одинакового достоинства в колоде не бывает. Он понял, он понял, что все-таки не выиграл…
– Колода дефектна, сдача аннулируется, – объявил Маккензи, возвращая фишки игрокам. Затем встал, объявляя, как минимум, перерыв.
Что подумали мадам и князь – так и осталось неизвестным, но двое других поднялись от стола полностью счастливыми людьми.
Анастас ликовал, что ничего не проиграл.
Раф ликовал, что ничего не выиграл. И это была его первая настоящая радость после прилета в Москву. Он отправился к бару, решив, что хватит, наконец, голого тоника; за ним двинулся Анастас. Мадам, как хозяйка, решила поработать барменшей. По понятным причинам фирменные российские водки знаменитых братьев она задвинула в темный угол
Когда все трое исчезли с горизонта событий, князь подошел к фэйри.
– Прекрасно, друг, просто прекрасно.
– Вы так считаете? – с сомнением произнес Роб, – Может быть все следовало сделать совершенно наоборот?..
– А что, колода и впрямь была дефектна?
Фэйри в ответ только фыркнул. Князь понял и кивнул в сторону стойки:
– Надеюсь, найдут общий язык, профессионалы. Сущие дети.
Комментарии (0)